Стена

Они с грохотом выскочили из комнаты, а я остался мирно

сидеть под охраной фалангистов. Время от времени я ухмылялся:

забавно было представлять, как они мчатся во весь опор к

кладбищу. Мне казалось, что я поступил очень остроумно. Я живо

представлял, как они распахивают двери склепов, приподымают

могильные камни. Я видел все это сторонним взглядом: упрямый

арестант, вздумавший корчить из себя героя, солидные усатые

фалангисты и люди в военной форме, шныряющие среди могил, --

поистине уморительная картина. Через полчаса толстяк вернулся.

Я подумал: сейчас он прикажет меня расстрелять. Остальные,

очевидно, остались на кладбище. Но офицер внимательно поглядел

на меня. Он вовсе не выглядел одураченным.

-- Отведите его на главный двор, к остальным, -- сказал

он. -- После окончания боевых действий его судьбу решит

трибунал.

Я подумал, что не так его понял. Я спросил:

-- Как, разве меня не расстреляют?

-- Во всяком случае не сейчас. И потом это уже не по моей

части.

Я все еще не понимал.

-- Но почему?

Он молча передернул плечами, солдаты увели меня. На общем

дворе толпилось около сотни арестованных: старики, дети. В

полном недоумении я принялся бродить вокруг центральной клумбы.

В полдень нас повели в столовую. Двое или трое пытались со мной

заговорить. Очевидно, мы были знакомы, но я им не отвечал: я

больше не понимал, где я и что. К вечеру во двор втолкнули

дюжину новых арестантов. Среди них я узнал булочника Гарсиа. Он

крикнул мне:

-- А ты везучий! Вот уж не думал увидеть тебя живым.

-- Они приговорили меня к расстрелу, -- отозвался я, -- а

потом передумали. Не могу понять почему.

-- Меня взяли в два часа, -- сказал Гарсиа.

-- За что?

Гарсиа политикой не занимался.

-- Понятия не имею, -- ответил Гарсиа, -- они хватают

каждого, кто думает не так, как они.