Слова и вещи

Конечно, можно писать историю мысли в классическую эпоху, беря эти споры за отправную точку или же в качестве тем. Однако в результате получится лишь история мнений, то есть выборов, произведенных сообразно индивидуальностям, определенным кругам, социальным группам. Именно здесь тре­буется метод анкетирования. Если же предполагается предпри­нять археологический анализ самого знания, то в таком случае не эти знаменитые споры должны послужить руководящей нитью при расчленении речи. Нужно воссоздать всеобщую си­стему мышления, сеть отношений которого в своей позитивнос­ти делает возможной игру одновременно высказываемых и кажущихся противоречивыми мнений. Именно эта сеть определяет условия возможности спора или же проблемы; именно она яв­ляется носителем историчности знания. Если западный мир боролся за то, чтобы узнать, является ли жизнь лишь движе­нием и оказывается ли природа достаточно упорядоченной, чтобы доказать бытие бога, то это не потому, что была постав­лена какая-то проблема. Это имело место потому, что, рассеяв неопределенный круг знаков и сходств и прежде чем присту­пить к организации исторических и каузальных серий, эпистема западной культуры открыла пространство в таблице, кото­рое она непрерывно пробегала, начиная с исчислимых форм по­рядка и кончая анализом самых сложных представлений. След от этого пробега воспринимается на исторической поверхности тем, споров, проблем и предпочтений мнения. Науки пересека­ли от края до края «пространство знания», которое разом рас­крылось в XVII веке и которому предстояло быть закрытым сто пятьдесят лет спустя.

Это пространство таблицы теперь нужно проанализировать в тех пунктах, где оно выступает в наиболее ясной своей фор­ме, то есть в теориях языка, классификации и денег.

Нам возразят; может быть, что само стремление анализиро­вать сразу и целиком всеобщую грамматику, естественную ис­торию и экономию, соотнося их с общей теорией знаков и пред­ставления, предполагает вопрос, который может возникнуть только в нашем веке. Несомненно, классическая эпоха не бо-

109

лее, чем любая другая, не могла очертить или определить об­щую систему своего знания. Однако эта система была доста­точно жесткой для того, чтобы видимые формы знаний сами могли обрисовать свои сродства, как если бы методы, понятия, типы анализа, усвоенные навыки, умы и в конечном счете сами люди оказались несколько сдвинутыми со своего места той фун­даментальной сетью отношений, которая определяла внутрен­нее, но неизбежное единство знания. История дала тысячи при­меров этих сдвигов. Например, столько раз пройденный путь между теорией познания, теорией знаков и теорией граммати­ки: Пор-Рояль дал свою Грамматику в качестве естественного продолжения и дополнения своей Логики, с которой она свя­зывалась общим анализом знаков; Кондильяк, Дестю де Траси, Жерандо соединили друг с другом разложение познания на его условия, или «элементы», и размышление о тех знаках, ко­торым язык дает лишь наиболее видимое приложение и исполь­зование. Также путь между анализом представления и знаков и анализом богатства: физиократ Кене написал статью «Оче­видность» для Энциклопедии; Кондильяк и Дестю в один ряд со своей теорией познания и языка поставили теорию торгов­ли и экономии, имевшую для них политическое и также мо­ральное значение; известно, что Тюрго написал статью «Эти­мология» для Энциклопедии и дал первое систематическое со­поставление денег и слов, а Адам Смит, помимо своего боль­шого экономического произведения, — очерк о происхождении языков. Путь между теорией естественных классификаций и теориями языка: Адансон не только хотел издать искусствен­ную и гомогенную номенклатуру в области ботаники, но и на­мечал (и частично осуществил) радикальную реорганизацию письменности, исходя из фонетических данных языка; Руссо оставил среди найденных после его смерти работ наброски по ботанике и трактат о происхождении языков.