Слова и вещи

1 Id., ibid., VII, p. 110.

2 Ibid., III, p. 86.

90

тия, чтобы вступить в век своей прозрачности и нейтральности.

В этом состоит одна из закономерностей культуры XVII века, более существенная, чем исключительный успех картези­анства.

В самом деле, необходимо различать три вещи. С одной стороны, имелся механицизм, который для в общем довольно краткого периода (только вторая половина XVII века) предло­жил теоретическую модель некоторым областям знания, таким, как медицина или физиология. С другой стороны, имелось так­же достаточно разнообразное по своим формам стремление к математизации эмпирического. Постоянное и непрерывное в астрономии и отчасти в физике, это стремление было спора­дическим в других областях — иногда оно осуществлялось на деле (как у Кондорсе), иногда предлагалось как универсаль­ный идеал и горизонт исследования (как у Кондильяка или Дестю), иногда же просто отвергалось в самой своей возмож­ности (как, например, у Бюффона). Но ни это стремление, ни попытки механицизма нельзя смешивать с отношением, кото­рое все классическое знание в своей наиболее общей форме поддерживает с матезисом, понимаемым как универсальная наука меры и порядка. Используя ничего не значащие слова «картезианское влияние» или «ньютоновская модель», притяга­тельные в силу их неясности, историки идей привыкли путать эти три вещи и определять классический рационализм как ис­кушение сделать природу механистической и исчислимой. Дру­гие — менее искусные — стремятся открыть под этим рациона­лизмом игру «противоположных сил»: сил природы и жизни, не сводимых ни к алгебре, ни к физике движения и сохраняю­щих, таким образом, в глубине классицизма источник нерацио­нализируемого. Эти две формы анализа в равной степени недо­статочны, так как фундаментальным обстоятельством для клас­сической эпистемы является не успех или неудача механициз­ма, не право или возможность математизировать природу, а именно то отношение к матезису. которое оставалось посто­янным и неизменным вплоть до конца XVIII века. Это отноше­ние содержит два существенных признака. Первый из них со­стоит в том, что отношения между вещами осмысливаются в форме порядка и измерения, но с учетом того фундаменталь­ного несоответствия между ними, в силу которого проблемы меры всегда можно свести к проблемам порядка. Таким об­разом, отношение какого бы то ни было познания к матезису дается как возможность установить между вещами, даже не­измеримыми, упорядоченную последовательность. В этом смыс­ле анализ очень быстро приобретает значение универсального метода; и замысел Лейбница разработать математику качест­венных порядков находится в самом центре классического мышления; это вокруг него она целиком и полностью враща­ется. Но, с другой стороны, это отношение к матезису как все-