Слова и вещи

79

нием. Однако в течение всего XIX века и до наших дней — от Гельдерлина до Малларме и Антонена Арто — литература су­ществовала и все еще существует в своей автономии; она резко отделилась от любого иного языка, образовав своего рода «противодискурсию» и вернувшись, таким образом, от связан­ной с представлением или обозначением функции языка к тому его грубому бытию, которое после XVI века было забыто.

Те, кто полагает, будто постижение самой сути литературы осуществимо путем ее исследования на уровне не того, что она говорит, а ее сигнификативной формы, остаются в пределах классического статуса языка. В современную эпоху литерату­ра — это то, что компенсирует (а не подтверждает) сигнифика­тивное функционирование языка. Благодаря литературе блеск бытия языка вновь распространяется до самых пределов запад­ной культуры и проникает внутрь нее — так как начиная с XVI века язык стал для культуры наиболее чуждым явле­нием; однако с того же самого XVI века он лежит в центре то­го, что покрывается ею. Поэтому литература все больше вы­ступает как предмет, подлежащий осмыслению, вместе с тем, и по той же самой причине, как нечто, ни в коем случае не под­дающееся осмыслению на основе теории значения. Будет ли она анализироваться в плане означаемого (того, что она хо­чет высказать, ее «идей», того, что она обещает или к чему призывает) или в плане означающего (с помощью схем, заим­ствованных у лингвистики или психоанализа), не имеет боль­шого значения; все это только преходящие веяния. Как в пер­вом, так и во втором случае литературу пытаются обнару­жить за пределами того пространства, в котором в рамках на­шей культуры она вот уже полтора века постоянно возникает и запечатлевается. Такие способы расшифровки восходят к классической ситуации языка, той, которая господствовала в XVII веке, когда строй знаков стал бинарным, а значение от­разилось в форме представления; тогда литература и в самом деле состояла из означающего и означаемого и заслуживала анализа как таковая. Начиная с XIX века литература вновь актуализирует язык в его бытии; однако он не тот, что суще­ствовал еще в конце эпохи Возрождения, так как теперь уже нет того первичного, вполне изначального слова, посредством которого бесконечное движение речи обретало свое обоснова­ние и предел. Отныне язык будет расти без начала, без конца и без обещания. Текст литературы формируется каждодневным движением по этому суетному основоположному пространству.