Слова и вещи

Весь его путь — это поиск подобий: ничтожнейшие анало­гии он пытается использовать как дремлющие знаки, которые надо пробудить, чтобы они снова заговорили. Стада, служан­ки, постоялые дворы остаются языком книг в той едва улови­мой мере, в какой они похожи на замки, благородных дам и воинство. Это сходство неизменно оказывается несостоятель­ным, превращая искомое доказательство в насмешку, а речь книг — в расплывчатое пустословие. Однако у самого отсутст­вия подобия тоже есть свой образец, которому оно рабски подражает, находя его в метаморфозе волшебников, вследст­вие чего все признаки отсутствия сходства, все знаки, показы­вающие, что написанные тексты не говорят правды, напоми­нают то колдовство в действии, которое хитростью вводит раз­личие в несомненность подобия. Но так как эта магия была предусмотрена и описана в книгах, то мнимое различие, вво­димое ею, всегда будет лишь волшебным подобием. Иными словами — дополнительным знаком того, что знаки действитель­но сходствуют с истиной.

«Дон Кихот» рисует нам мир Возрождения в виде негатив­ного отпечатка: письмо перестало быть прозой мира; сходства и знаки расторгли свой прежний союз; подобия обманчивы и оборачиваются видениями и бредом; вещи упрямо пребывают в их ироническом тождестве с собой, перестав быть тем, чем они являются на самом деле; слова блуждают наудачу, без своего содержания, без сходства, которое могло бы их напол­нить; они не обозначают больше вещей; они спят в пыли

82

между страницами книг. Магия, дававшая возможность раз­гадки мира, открывая сходства, скрытые под знаками, служит теперь лишь для лишенного смысла объяснения того, почему все аналогии всегда несостоятельны. Эрудиция, прочитывавшая природу и книги как единый текст, возвращается к своим хи­мерам: ценность знаков языка, размещенных на пожелтевших страницах фолиантов, сводится лишь к жалкой фикции того, что они представляют. Письмена и вещи больше не сходствуют между собой. Дон Кихот блуждает среди них наугад.

Тем не менее язык не полностью утратил свое могущество. Отныне он обладает новыми возможностями воздействия. Во второй части романа Дон Кихот встречается с героями, читав­шими первый том текста и признающими его, реально суще­ствующего человека, как героя этой книги. Текст Сервантеса замыкается на самом себе, углубляется в себя и становится для себя предметом собственного повествования. Первая часть приключений играет во второй части ту роль, которая вначале выпадала на долю рыцарских романов. Дон Кихот должен быть верным той книге, в которую он и в самом деле превра­тился; он должен защищать ее от искажений, подделок, апо­крифических продолжений; он должен вставлять опущенные подробности, гарантировать ее истинность. Но сам Дон Кихот этой книги не читал, да и не стал бы читать, так как он сам — эта книга во плоти. Он так усердно читал книги, что стал было знаком, странствующим в мире, который его не узнавал; и вот вопреки своей воле, неведомо для себя он превратился в кни­гу, хранящую свою истинность, скрупулезно фиксирующую все, что он делал, говорил, видел и думал, — в книгу, которая в конце концов приводит к тому, что он узнан, настолько он похож на все те знаки, неизгладимый след которых он оставил за собой. Между первой и второй частями романа, на стыке этих двух томов и лишь благодаря им Дон Кихот обрел свою реальность, которой он обязан только языку, реальность, ос­тающуюся всецело в пределах слов. Истинность Дон Кихота не в отношении слов к миру, а в той тонкой и постоянной свя­зи, которую словесные приметы плетут между собой. Несостоя­тельная иллюзия эпопей стала возможностью языка выражать представления. Слова замкнулись на своей знаковой при­роде.