Слова и вещи

1 См., например, Linn?. Systema naturae, 1756, p. 215.

2 Linn?. Philosophie botanique, § 133. См. также: Syst?me sexuel des v?g?taux, p. 1.

190

Жизнь не полагает очевидного порога, начиная с которого тре­буются совершенно новые формы знания. Она представляет собой классификационную категорию, соотносимую, как и все другие, с фиксированными критериями и подчиненную опреде­ленным неточностям, как только дело касается определения гра­ниц. Как зоофит находится в промежуточной области между животными и растениями, так и окаменелости, и металлы раз­мещаются в таком неопределенном пределе, что не известно, надо или не надо говорить о жизни. Однако рубеж между жи­вым и неживым никогда не является решающей проблемой 1. Как говорит Линней, натуралист — тот, кого он называет есте­ственным историком, — «посредством зрения различает части естественных тел, описывает их подходящим образом согласно числу, фигуре, положению и пропорции и называет их» 2. Нату­ралист — это человек, имеющий дело с видимой структурой и характерным наименованием, но не с жизнью.

Вследствие этого естественную историю в том виде, в каком она развилась в классическую эпоху, нельзя связывать с фило­софией жизни, даже неясной, даже еще косноязычной. В дей­ствительности она пересекается с теорией слов. Естественная история размещается одновременно и перед языком и после него; она разрушает язык повседневности, но чтобы его переде­лать и открыть то, что сделало его возможным в условиях смутных подобий воображения; она критикует его, но лишь за­тем, чтобы раскрыть его основу. Если она берет его и хочет осуществить в его совершенстве, она тем самым возвращается к его истоку. Она перескакивает через тот бытовой словарь, ко­торый служит ему непосредственной опорой, и за его пределами ищет то, что могло составлять его мотивацию, но, с другой сто­роны, она размещается всецело в пространстве языка, так как она, по существу, представляет собой последовательное исполь­зование имен и так как в конечном счете она должна дать ве­щам истинное наименование. Таким образом, между языком и теорией природы существует отношение критического типа; дей­ствительно, познавать природу — значит, исходя из языка, строить истинный язык, который должен открыть условия воз­можности всякого языка и границы его значимости. Критиче­ский вопрос, конечно же, существовал в XVIII веке, но был связан с формой детерминированного знания. Именно поэтому он не мог получить автономию и значение радикального во­проса: он беспрестанно бродил в сфере, где речь шла о сход­стве, о силе воображения, о природе вообще и о человеческой природе, о значении общих и абстрактных идей, короче говоря,