Слова и вещи

1 В XVIII веке отсутствовало биологическое понятие «среды». См.: G. Саnguilhem. La Connaissance de la vie, Paris, 2?d. 1965, p. 129—154.

2 J.-B. Robinet. Consid?rations philosophiques sur la gradation natu­relle des formes de l'?tre, p. 19.

186

кучести времени. Ведь чудовища и вымершие виды — не что иное, как ретроспекция тех различий и тех тождеств, которые определяют для таксономии сначала структуру, а затем при­знак. Между таблицей и непрерывностью они образуют затем­ненную, подвижную, зыбкую область, в которой все то, что определится в анализе как тождество, является еще лишь не­мой аналогией, а то, что определится как установленное и по­стоянное различие, является лишь свободной и случайной ва­риацией. Однако, по правде говоря, история природы настолько немыслима для естественной истории, эпистемологическая струк­тура, представленная таблицей и непрерывностью, настолько фун­даментальна, что становление может занимать лишь промежу­точное место, определенное исключительно требованиями це­лого. Поэтому становление выступает лишь в качестве необхо­димого перехода от одного к другому: или в качестве совокуп­ности чуждых живым существам ненастий, всегда воздействую­щих на них лишь извне, или в качестве всегда намечаемого, но никогда не завершаемого движения, воспринимаемого исклю­чительно на краях таблицы, на ее рубежах, которыми прене­брегают. Таким образом, на основе непрерывности чудовище рассказывает, представляя его как бы в карикатурном виде, о генезисе различий, а ископаемые виды, в неопределенности своих сходств, указывают на первые устойчивости тождества.

7. РЕЧЬ ПРИРОДЫ

Теория естественной истории неотделима от теории языка. И однако здесь речь идет не о переносе метода от одной к дру­гой, не об обмене понятиями или достоинствами модели, кото­рая, будучи «удачной» для одной, испытывалась бы в соседней сфере. Речь здесь не идет также о более общей рациональности, которая предписывала бы идентичные формы размышлению о грамматике и таксономии. Речь идет о фундаментальной дис­позиции знания, предписывающей познанию существ возмож­ность их представления в системе имен. Несомненно, в этой сфере, которую мы теперь называем жизнью, имелось много других исследований, а не только попытки классификации, много других анализов, а не только анализ тождеств и разли­чий. Но все они основывались на своего рода историческом априори, которое признавало за ними возможность их диспер­сии, возможность особых и расходящихся проектов, которые в равной мере делало возможной всю порождаемую ими борьбу мнений. Это априори обусловлено не постановкой постоянных проблем, которые конкретные явления не переставали предла­гать в качестве загадок людскому любопытству; оно не детермировано также определенным состоянием знаний, сложив­шихся в ходе предшествующих веков и служащих основой бо-