Скептицизм и животная вера

Я уже признал веру в память; не приняв ее, я не смог бы сделать первого шага вперед от самого безоговорочного скептицизма. Однако поскольку подобное принятие есть акт веры и утверждает транзитивное или реалистическое знание, я задержусь здесь, чтобы рассмотреть в более развернутой форме, в чем состоят когнитивные притязания памяти, на которых базируются все человеческие верования.

Парадокс познания отсутствующего заложен в прошедшем времени глагола; это парадокс самого знания, поскольку интуиция сущности названа знанием несправедливо; это воображение, поскольку единственный наличный объект в этом случае не является существующим, и описание его, будучи творческим, не может быть ошибочным. Каждый прекрасно понимает притязание на знание, когда его выдвигает, всякий раз, как только воспринимает или вспоминает что-то или придерживается какого-то верования; но если мы хотим рефлективно перефразировать эту претензию, мы, по-видимому, могли бы сказать, что в этом притязании внимание явно обращается к отдаленному объекту, окруженному другими близкими объектами (хотя и на некотором расстоянии), на которые внимание обращается только потенциально. Если бы этот передний план или обрамление совсем отсутствовали, я жил бы в изображаемом прошлом, думая, что это ( настоящее; память отказалась бы от своей функции запоминания и стала бы фантазией. Она утратила бы возможность ошибаться, более не являясь сообщением о чем-то другом, а превратилась бы в бесполезное занятие, которое моралист мог бы назвать иллюзией на том основании, что ее образы не имеют отношения к практической жизни разума, а эмоции попусту растрачиваются. Но она ничего бы не искажала, поскольку, перестав быть памятью, она утратила бы все когнитивные претензии.

Таким образом, для проекции, которая делает наличный образ видением определенного факта в прошлом, необходим передний план или обрамление: я должен стоять здесь, чтобы указать туда. Однако, если бы мое нынешнее положение ясно воспринималось, если бы весь непосредственный датум равным образом сфокусировался бы в мысли, картина представлялась бы плоской, а перспектива только изображенной на ней, как на дешевом занавесе в театре. Это разрушило бы претензию или, если вам угодно, иллюзию памяти помнить то, что я сейчас занят воспоминаниями, ибо в этом случае я должен был бы рассматривать исключительно самого себя и только настоящий момент, в то время как в живом воспоминании я забываю о себе, живу в настоящем, думая только о прошлом и рассматривая прошлое, не предполагая, что я живу в нем. Мои воспоминания, мои souvenirs являются единственными сущностями, которые я читаю так, как я читал бы буквы на этой странице, не относясь к ним созерцательно, как к формам, представленным в завершенности в соответствии со своей собственной категорией, а с готовностью принимая их (как во всяком знании) как вестников, как знаки существования, о котором они дают только несовершенное представление, но которое возможно заместить лучшим. Погружаясь в прошлое, я кажусь себе вступающим в царство теней, и основной момент моего бодрствования, который не позволяет мне действительно вообразить, будто я живу в том, другом мире, состоит как раз в моем стремлении видеть лучше, все вспомнить, восстановить прошлое таким, каким оно на самом деле было. Ускользающий и ненадежный характер подобных образов, когда они приходят ко мне, серьезно беспокоит меня, как пелена, искажающая и заслоняющая истину. Моя душа как бы сосредоточена на этой исчезнувшей реальности, и я знаю, что перед моими глазами предстает только несовершенный образ. Но если бы моя душа сейчас обладала интуицией того, чем когда-то была реальность, воспоминание было бы излишним, поскольку я обладал бы всем, что она может представить мне, прежде чем она это представила, и, с другой стороны, если бы моя душа не знала реальности, как я мог бы отвергать, критиковать или считать правильными образы, которые претендуют на то, что они восстанавливают забытые моменты? Очевидно, что то, что я называю душой, то есть психея, сама по себе слепа. Ее единственным светом является воображение, однако она является априорным принципом выбора и суждения, и действия во мраке, так что, когда свет освещает эту тьму, она воспринимает его и сразу чувствует, падает ли луч света на тот объект, который она ищет ощупью, или на какую-то ненужную вещь. Психея, если речь идет о памяти, содержит в себе все начала, все возможности и скрытые наклонности, которые оставило прошлое. Всех их возможно свободно развернуть или возбудить и вызвать к действию, если они не получают достаточных стимулов, или наталкиваются на препятствия и противоречия; чувство этого удачного или искаженного представления опыта, когда память предлагает свои образы, позволяет психее судить об этих образах как об истинных или ложных, адекватных или неадекватных, не располагая никакими другими образами для сравнения.