Скептицизм и животная вера

Критика памяти и истории ( щекотливое, а иногда и комическое предприятие, поскольку только воображение может быть задействовано в ее осуществлении, и мы судим об авторитетности документов и сообщений нашего прошлого опыта посредством того критерия, что в данный момент может оказать решающее влияние на наше верование и создать живую иллюзию. Но принцип, на основании которого мы вообще доверяем памяти, всегда один и тот же. Он глубоко парадоксален. Как вообще возможно наблюдать течение? Если есть течение, начальная часть его уже ушла, в то время как последующая только появляется, как тогда можно наблюдать отношение, переход? Где происходит наблюдение? Если оно последовательно занимает по очереди каждый момент, как оно может соединить их? Если оно происходит извне, как может коснуться какого-нибудь из них? Во всяком случае, наблюдение представляется находящимся вне течения, которое оно воображает, но которому не подчиняется, ибо, если его бытие мгновенно, тогда в нем нет течения, а если оно охватывает все наблюдаемые моменты и одновременно с каждым из них, оно вновь не претерпевает изменений. Конечно, аналитически очевидно, что чувство изменения, необходимо подпадающие под единство апперцепции, трансцендентно этому изменению, какими бы изменчивыми ни были условия его собственного происхождения. Разум, в силу своей природы разума, ( вне времени. Является ли тогда время всего лишь картиной времени и не может быть ничем иным? Является ли течение, существенное качество существования, только простой видимостью и, по существу, неспособно существовать на самом деле?

Здесь есть опасность чудовищной иллюзии, жертвами которой, как я думаю, стали наиболее выдающиеся метафизики. Мы должны признать, что дух находится вне времени, что восприятие течения (или чего-то еще подобного) само не является течением, а синтетическим взглядом и единой интуицией отношения, формы, качества. Видимое повсюду универсально, вИдение повсюду сверхъестественно. Но это допущение далеко не подразумевает отрицание течения ( то есть отрицание освобождения этого самого духа, которому мы приписываем такие огромные привилегии. Одна из привилегий, которая, как мы должны допустить, присуща духу, поскольку мы утверждаем, что она содержится во всех проявлениях духа, ( это то, что он понимает, то, что он высказывает нечто истинное о чем-либо. Условия его собственного бытия, то, что не исключают, если он действительно разумен, того, что он выявляет вещи, конститутивно отличные от него. Еще в меньшей степени он препятствует существованию этих недуховных вещей. Какое безумие отрицать, потому что мы можем наконец выявить духовность духа, что для него могло бы существовать нечто, что следовало бы понять? Зачем притуплять ту способность, которой, как обнаруживается, мы обладаем? Зачем таким образом лететь вверх тормашками из-за нашего и без того не столь великого достоинства и доводить себя до потери дара речи от удивления перед нашей способностью говорить? Этот сверхъестественный статус и сверхвременные масштабы духа не являются привилегиями, это ( потери; это жертвенные условия, с точки зрения естественного существования, которым должны подчиниться любая способность, если она должна понимать. Конечно, понимание ( это само по себе достижение (хотя не все философы ценят его высоко), но за него нужно платить, платить выходом в четвертое измерение, быть не тем, что мы понимаем. Так, если течение в своем гуле и постоянном слиянии движений помнит, что оно течет, оно не останавливается в материальном смысле; но само чувство, что то, что протекает в данный момент, пришло издалека, что оно приобрело новую форму и устремляется навстречу новым преобразованиям, избежало этой судьбы, поскольку это чувство, в отличие от психеи, которая осуществляет его, направлено по касательной к потоку, который оно наблюдает, является не мгновенным, не длительным, но просто понимающим. Как далеко может простираться его взгляд в прошлое или будущее, является делом случая и уровня приспособленности психеи в данный момент, но дух потенциально всезнающ; границы пространства и времени не замыкают его. Они представляют собой лишь межевые меты на поле и границы поля в ландшафте. Он способен рассматривать все времена и все существование, если при установлении некой электрической связи с местом время и существование будут готовы сообщать ему о себе. Ведь у духа нет интересов, любопытства, животного нетерпения; и так как он появляется только тогда и там, когда и где природа призывает его, он наблюдает только то, что природа обычно ему предлагает.