|
Речь, стало быть, идет о сравнении, подобии, мимическом воссоздании, и этот принцип действенен как в научной сфере, так и в мифической. Говоря о мифическом персонаже, следует строго различать предмет сравнения и само сравнение в образной форме его. Предмет-реален; реальность эта проецируется на сознание и моделируется сознанием в специфической имагинации. Реальность здесь именно воображена, сама по себе она безобразна, непредставима. Безобразно ведь и любое понятие, обобщение, скажем, понятие "стола", и тем не менее оно не перестает быть от этого реальным, хотя реальность его иная, чем реальность конкретной вещи "стол", за который садятся, на" котором обедают, гладят и т. д.; она-не реистична, а логична. Мифический образ есть специфическая модель, конструкция, во-ображающая безобразное; смешение обеих сфер, прямой перенос характеристик модели на объект порождает безобразное насилие над смыслом в любом срезе этого смысла: философском, здравом, попросту житейском. Изображение Солнца с чертами лица на детском рисунке есть нормальное проявление фантазии; идентификация этого "солнца" с Солнцем-собственно у некоторых взрослых-признак душевного растройства. При этом следует заметить, что возможности моделирования неограниченны и именно специфичны. Специфичность эта может быть фантастической, неправдоподобной с обычной точки зрения; она может быть олицетворением или геометрическими фигурами энных измерений; выяснение этих "специй"-дело надлежащих культурных дисциплин. Но здесь возникает другой вопрос: о какой же реальности брейгелевских или босховских персонажей может идти речь? Обыденное сознание наверняка "суеверно" отшарахнется от этого вопроса. Но дело науки-"не осмеивать, не огорчаться и не клясть, а понимать" (Спиноза). И мы ответим: о самой привычной для обыденного сознания реальности идет здесь речь: ну, скажем, о болезнях, или дурных наклонностях, или о таких, например, знакомых явлениях, как зловоние, тошнота и т. п. [20] Оказывается, не только медицина, психология, физиология занимаются этими фактами, но и мифологии они не чужды вовсе. Разница-в моделировании, в символизации, так что в одном случае зловоние выступает как химический процесс, скажем, распада живых тканей, а в другом случае оно же моделируется мифически. персонифицируясь в беса, черного, как сажа, и с копытцами. Атрибуты физической реальности здесь суть не что иное, как средство сигнализации непредставимой, качественно иной реальности; говорим же мы "черный замысел", хотя замысел, как известно, внецветен. На переживание его именно таково, и для выражения своего это переживание ищет аналогии, подобия, символа; черный цвет, сажа представляются ему наиболее удачным аналогом, и оно "заимствует" их в качестве формы, способа, приема выражения, а не субстанциональной характеристики. Какой же "подвиг веры" или паралич смысла должен охватить сознание, субстанционализирующее прием и гордящееся верой в абсурд! И какая же ленность и суеверность мысли нужна для того, чтобы за условностью приема ликвидировать саму безусловность! — 68 —
|