|
Анализ, стало быть, генетически предваряющий синтез, логически предваряется им. С этой точки зрения априорность формы выказывает всю свою логическую сомнительность. Ведь будучи априорной, форма должна быть условием данного; аналитика познания у Канта утверждает такой ее статус, и в разрезе аналитики Кант, бесспорно, прав. Но стоит лишь раздвинуть грани аналитики и охватить проблему в "началах" ее, как сама форма оказывается данностью с точки зрения первичного единства, и это радикально меняет суть дела. Форма в такой перспективе не определяет данное, и кантовская субординация элементов познания становится координацией их. Субординация, являющая нам содержание как нечто под-лежащее и зависимое, а форму-как нечто над-лежащее и надмевающее, диалектически устраняется, открывая нашему познавательному взору первоположенный "синтез" (кантовский "общий корень"), на фоне которого оппозиция тезиса и антитезиса выглядит в модусе не под-чиненности, а сочиненности; в сущности, форма настолько же определяет материал, насколько определяется им; в одном; отношении она-причина, в обратном рассмотре-цель, и, стало быть, причина ее-материал. Легко понять, что такой подход лишает ее всяческой стабильности и незыблемости; подвижность метода вскрывает нам ее не как догмат, а как процесс. Строго говоря, то, что мы называем формой, есть не что иное, как формование [6]; форма как ставший продукт оказывается лишь иллюзорной эмблемой статизации процесса, ибо подлинно форма жива лишь в метаморфозе, в превращении; вне его она лишь шлак, "сброшенная кожа", если воспользоваться выражением Г Малера, рассудочная аберрация, уместная в "гербарии", но самозванно имитирующая живой цветок, жест, мимику, жизнь в конвульсиях эксперимента, производимого с помощью электричества. Вполне понятно, что в рамках такого эксперимента вопрос о жизни становится неуместным. Реальность поглощается формой; досадный остаток (если таковой принимается во внимание) по-разному "интерпретируется" экспериментатором! От этого "остатка" истово отшаркивался Кант, силясь оправдать его то в презумпции "als ob", то в соблазнительных аналогиях эстетики (Кант-эстетик-лукавый искуситель Канта-гносеолога; онтологические возможности кантовской эстетики-драматичнейший эпизод в умственной жизни великого мыслителя, эпизод, сулящий ему, наконец, обладание Метафизикой-Брунгильдой!-и закончившийся победой... Миме, нашептывающего эстетику благоразумные предостережения гносеолога о невозможности рациональной онтологии; освобождение Брунгильды осталось, ну конечно же, за Шеллингом, зачатом в греховной связи кантовского "критицизма" с "догматизмом" Плотина). Современные последователи буквы и духа Канта отделываются от этого "остатка" иначе; наличие его, по их мнению, вызвано несовершенством научного метода, и, стало быть, мнение это - достаточно бодрое и оптимистическое, так как несовершенное сегодня может ведь стать совершенным завтра. Перспектива-скажем прямо-убийственная! — 59 —
|