Письмо и различие

претендуем на освоение этого пространства—даже под видом скром­ного подступа. Разве что попытаемся издалека и едва-едва на него указать. Прежде всего нам хотелось бы в стиле комментария (и не­смотря на некоторые скобки и примечания, в которые будет заключе­на наша озадаченность) остаться верными темам и дерзновениям од­ной мысли. Как и ее истории, чье терпение и беспокойство уже итожат и несут в себе взаимное вопрошание, о котором мы хотим погово­рить*. Еще мы попытаемся поставить несколько вопросов. Если им удастся приблизиться к душе этого объяснения, они окажутся не столько возражениями — скорее уж вопросами, поставленными Ле­винасом нам.

Мы только что сказали «темы» и «история одной мысли». Клас­сическая трудность — и не только метода. Краткость этих страниц ее лишь усугубляет. Мы не будем выбирать. Мы откажемся принести в жертву историю мысли и произведений Левинаса в угоду строю или пучку тем — не надо говорить: системе, — собранных и обогащенных в великой книге «Целостность и Бесконечность». Ибо, если поверить на сей раз главному обвиняемому на процессе, который в этой книге ведется, результат — ничто без становления. Но точно так же не по­жертвуем мы ради становления верным себе единством намерения, каковое обратилось бы тогда в чистый беспорядок. Мы не станем выбирать между от-верстием и целостностью. Мы останемся, стало быть, несвязными, не предаваясь, правда, бессвязности систематичес­ки. Оберегая нас от эмпиризма, на горизонте будет маячить возмож­ность невозможной системы. Не раздумывая здесь о философии этого колебания, отметим в скобках, что просто через способ ее выражения мы уже подошли к собственно левинасовской проблематике.

I Насилие света

В предварительном плане исход из Греции был неброско обдуман в «Теории интуиции в феноменологии Гуссерля». В 1930 году это было первое во Франции большое сочинение, посвященное гуссерлианской

является ни чисто дескриптивным, ни чисто дедуктивным. Оно разворачивается с бес­конечным упорством набегающих на пляж волн: возврат ? повторение все время од­ной и той же волны на все тот же берег, где, однако, каждый раз себя итожа, все беско­нечно обновляется и обогащается. По всем этим вызовам комментатору и критику «Целостность и Бесконечность» — сочинение, а не трактат.

* В конце «Трудной свободы» под названием «Подпись» можно найти отправные точки для философской биографин Левинаса.

[106]

мысли в целом. Сквозь замечательное изложение достижений фено­менологии, какими они на основании опубликованных трудов и лек­ций метра были на тот момент доступны сквозь предосторожности, уже воздающие должное тем «сюрпризам», которые могли оставаться «про запас» в размышлениях и неопубликованном Гуссерля, о себе заявила и определенная сдержанность, ?????? уже беспокоила Леви­наса своим империализмом. Вслед за Платоном феноменология, более чем любая другая философия, должна была быть поражена светом. Не сумев свести на нет последнюю наивность — наивность взгляда, она пред-определила бытие как объект.