Письмо и различие

* Другой, латинский, предшественник окажется картезианским: это идея Бесконеч­ности, заявляющей о себе мысли как о том, что ее всегда превосходит. Теперь мы на­звали два единственных философских жеста, которые — за вычетом их авторов — целиком оправданы, признаны Левинасом невиновными. Помимо этих двух предви­дений традиция так, по-видимому, никогда и не узнала под именем бесконечности ничего, кроме «ложно-бесконечного», бессильного абсолютно превзойти То же: бес­конечности как неопределенного горизонта или как трансцендентности целокупности по отношению к частям.

** Ср. философские и поэтические примеры тому у Г. Башляра (С. Bachelard, La Terre et les R?veries du repos, p. 22 et suiv).

[108]

зримого солнца, которое дает существам «рождение, рост и пита­ние» — Государство 508а—509b).

d) И, наконец, Левинас, конечно же, очень внимателен ко всему тому, что в анализе Гуссерля умеряет или усложняет первозданность теоретического сознания. В параграфе, посвященном «Нетеоретичес­кому сознанию», признается, что вообше примат объективности не совпадает в «Идеях I» с приматом теоретической позиции. Существу­ют нетеоретические действия и объекты «новой и неустранимой онто­логической структуры». «Например, — говорит Гуссерль, — акт оценки устанавливает аксиологический объект (Gegenst?ndlichkeit), специфи­ческий по отношению к миру вещей, устанавливает бытие в новой области...» Не раз и не два Левинас признает также, что приписывае­мое теоретической объективности значение держится на чаще всего избираемом в «Идеях I» трансцендентальном провожатом: на воспри­ятии протяженной вещи. (Однако уже было известно, что эта путе­водная нить могла послужить лишь временным примером.)

Несмотря на все эти предосторожности, несмотря на колебание между буквой и духом гуссерлианства (первая из них чаще всего оспа­ривается во имя второго)*, несмотря на настойчивость в том, что на­зывается «зыбкостью в мысли Гуссерля», означен некий разрыв, воз­врата от которого уже не будет. Феноменологическая редукция, чья «историческая роль» для Гуссерля «не является даже и проблемой», остается в плену естественного отношения, возможного благодаря ей «в той степени, в которой оно является теоретическим»**. «Гуссерль

*Эта схема все время управляет отношением Левинаса к Гуссерлю. Теоретнзм и объективизм были бы завершением гуссерлевской буквы, изменяя духу интенционального анализа и феноменологии. Ср., например, в «Интенционалыюсти и метафизике»: «Огромный вклад гуссерлевской феноменологии заключается в той идее, что интенциональность или соотношение с инаковостью не застывает, поляризуясь как субъект-объект. Конечно, та манера, в которой сам Гуссерль интерпретирует это превышение объективирующей интенциональности интенциональностью трансцендентальной со­стоит в препровождении последней к другим интуициям и словно бы к „мелким вос­приятиям"». (Подписался ли бы Гуссерль под этой интерпретацией его «интерпрета­ции»? Мы отнюдь в этом не уверены, но здесь не место для этого вопроса.) Следует описание до-объективной сферы интенционалыюго опыта, абсолютно выходящего из себя к другому (описание, которое, однако, никогда не казалось нам выходящим за рамки определенной гуссерлевской буквы). Та же схема и в «Феноменологической тех­нике», и в «Целостности и Бесконечности»: «сущностному учению» Гуссерля противо­стоит «буква»: «Какая разница, если в гуссерлевской феноменологии, понятой бук­вально, эти неожиданные перспективы в свою очередь интерпретируются как мысли, целящие в объекты!»