Письмо и различие

применением символики для представления сексуального материала в сновидении, мы неизбежно задаемся вопросом, а не обладает ли боль­шинство этих символов наподобие стенографических "штампов" од­ним и тем же раз и навсегда установленным значением, так что возни­кает даже искушение набросать какой-нибудь новый "снотолковник" по методу расшифровки» (ii/iii, p. 356). И Фрейд действительно никог­да не переставал предлагать коды и правила самого общего характе­ра. А подстановка означающих вообще, кажется, основное занятие психоаналитического толкования. Все так. Но это не мешает Фрейду обозначить существенную ограниченность подобной операции. Точ­нее, двойную ограниченность.

Во-первых, если обратить внимание на словесное выражение, ка­ким оно очерчено в сновидении, можно заметить, что его звучание, само тело выражения, не стирается, не отступает перед означаемым, во всяком случае не дает беспрепятственно в себя проникнуть или пре­ступить себя, как в сознательном дискурсе. Оно выступает само по себе, являя ту действенность, что сулил ему Арто на сцене жестокости. И словесное тело не дает перевести или перенести себя в другой язык. Как раз его перевод и упускает. Опустить тело — это вообще основ­ное, что питает перевод энергией. Если он вновь водружает тело, это уже поэзия. И раз для любой сцены сновидения тело означающего составляет идиому, в этом смысле сновидение непереводимо: «Снови­дение настолько тесно связано с его словесным выражением, что, как справедливо замечает Ференци, в каждом языке есть и свой собствен­ный язык снов. Как правило, сновидение непереводимо на другие язы­ки, да и такая книга, как эта, мне думается, тоже». И это правило дей­ствительно не только для конкретных национальных языков, но a fortiori также для любой индивидуальной грамматики.

С другой стороны, эта как бы горизонтальная невозможность пе­ревода без потерь коренится в другой невозможности — вертикаль­ной. Мы говорим здесь о становлении бессознательных мыслей со­знательными. Если сновидение невозможно перевести на другой язык, объясняется это также и тем, что внутри самого психического аппара­та нет и не может быть отношения простого перевода. Напрасно, уве­ряет Фрейд, говорим мы о переводе или переписывании, когда хотим описать переход бессознательных мыслей через предсознательное в сознание. Здесь опять-таки метафорическое понятие перевода (?bersetzung) или переписывания (Umschrift) опасно не столько своей ссылкой на письмо, сколько тем, что оно предполагает текст уже в наличии, неподвижным, как незыблемое присутствие изваяния, камен­ной стелы или архива, означаемое содержание которого может безо всякого ущерба быть перенесено в стихию другого языка — предсознательного или сознания. Итак, чтобы сохранить верность Фрейду