|
* «... Мудрость, или Weltanschauung, принадлежит культурному сообществу и эпохе, и в том, что говорят не только о культуре и Weltanschauung'e определенного индивида, но и целой эпохи, есть какой-то — связанный с его самыми характерными формами — истинный смысл...» Именно эта мудрость, продолжает Гуссерль, и дает «относительно наиболее совершенный ответ на загадки жизни и мира, то есть тот, что ведет наилучшим образом к решению и удовлетворительному объяснению теоретических, аксиологических и практических разногласий жизни, лишь весьма несовершенно преодолеваемых опытом, мудростью, чистым видением мира и жизни... В насущности жизни, в практической необходимости занять какую-то позицию человек не может дожидаться, пока наука — возможно, по прошествии тысячелетий _ скажет свое слово, даже если и предположить, что ему так или иначе уже известна идея строгой науки». (Там же). ** Ср., в частности, «Ideen I», l, § l, прим. авт. [206] добиться тем самым предельной критической и феноменологической правомочности, каковой позднее будут подчинены самые честолюбивые генетические описания. Итак, различая, с одной стороны, структуру эмпирическую и структуру эйдетическую, с другой — структуру эмпирическую и структуру эйдетико-трансцендентальную, Гуссерль в то время не сделал еще такого же жеста в отношении генезиса. Внутри чистой трансцендентальности сознания на этом этапе описания наша проблема принимает по меньшей мере две — поскольку нам нужно выбирать — формы. И в обоих случаях речь идет о проблеме закрытия или открытия. 1. В отличие от сущностей математических, сущности чистого сознания не являются, принципиально не могут быть точными. Известно признаваемое Гуссерлем различие между точностью и строгостью. Эйдетическая дескриптивная наука, феноменология, к примеру, может быть строгой, но она по необходимости неточна — я бы сказал, скорее, «внеточна» — и в этом не следует усматривать никакого недостатка. Точность всегда есть побочный продукт операции «идеализации» и «перехода к пределу», касающейся лишь момента абстракции, абстрактной эйдетической составляющей (пространственности, например) вещи, материально определенной в виде объективного тела, абстрагированной как раз от других эйдетических составляющих тела вообще. Вот почему геометрия — наука «материальная» и «абстрактная»*. Из чего следует, что невозможна «геометрия пережитого», «математика феноменов» — это «обманчивый проект»**. В отношении того, что нас здесь занимает, это, в частности, значит, что сущности сознания и тем самым сущности «феноменов» вообще не могут принадлежать структуре и «многообразию» математического типа. А что же в глазах Гуссерля отличает в ту пору такое многообразие? Коротко говоря — возможность закрытия***. Мы не можем вдаваться здесь во внутриматематические затруднения, которые то и дело вызывала — 191 —
|