Письмо и различие

Вопрос об эгоичности как трансцендентальной архефактичности может быть повторен еще глубже в направлении архефактичности

«живого настоящего». Ибо неустранимой и абсолютно универсаль­ной формой эгологической жизни (опыта вообще) является живое на­стоящее. Нет опыта, который может быть пережит иначе, нежели в настоящем. Эта абсолютная невозможность жить иначе, нежели в на­стоящем, эта вечная невозможность определяет немыслимое как пре­дел рассудка. Понятие прошедшего, смысл которого не мог бы быть осмыслен в форме (прошедшего) настоящего отмечает невозможное-немыслимое-непроизносимое не только для философии вообще, но даже и для мысли о бытии, которая хотела бы сделать шаг вне философии. Это понятие становится, однако же, темой в том размышлении о сле­де, которое заявляет о себе в последних текстах Левинаса. В живом настоящем, понятие которого является сразу и самым простым, и са­мым сложным, может конституироваться и проявиться как таковая любая временная инаковость: другое прошедшее настоящее, другое будущее настоящее, другие абсолютные истоки, перепрожитые в ин-тенциональном видоизменении, в единстве и актуальности моего жи­вого настоящего. Одно только актуальное единство моего живого настоящего и позволяет другим настоящим (другим абсолютным ис­токам) проявиться как таковым в том, что называют воспоминанием или предвосхищением (к примеру; на самом же деле — в постоянном движении темпорализации). Но только инаковость прошедших и бу­дущих настоящих дозволяет абсолютную идентичность живого насто­ящего как самоидентичность неидентичности себе. Следовало бы на основе «Картезианских размышлений» показать*, как в результате сведения на нет проблемы фактического генезиса вопрос предшество­вания в отношениях между конституированием другого как другого настоящего и иным, когда оно конституируется как другой, оказыва­ется мнимым вопросом, который должен препровождать к общему структурному корню. Хотя в «Картезианских размышлениях» Гуссерль упоминает только об аналогии двух движений (§ 52), во многих неиз­данных текстах он, похоже, считает их неотделимыми друг от друга. Если в качестве последнего средства угодно определить насилие как необходимость для другого не появляться таким, какое оно есть, быть уважаемым лишь в том же, для и посредством того же, быть ута­енным тем же в самом освобождении его феномена, тогда время есть насилие. Это движение освобождения инаковости в абсолютно том же есть движение темпорализации в его универсальной, абсолютней-ше безусловной форме: живое настоящее. Если живое настоящее, аб-