Новые идеи в философии

Сколь бы абсурдной ни была шпенглеровская концепция куль­туры-организма, всецело связанная со странным суеверием XIX в., согласно которому заимствованные из естественных наук сравне­ния немедленно приобретают силу доказательства в науках со­циальных 34, — само по себе осознание необходимости изучать культуру прошлого как структуру, в которой наиболее сложные компоненты связаны со специфическим восприятием элементар­ных вещей, было глубоко необходимым. Конечно, здесь Шпенглер отнюдь не был единственным первооткрывателем. О типологии культуры думал еще Гердер; осмысленные целостные этапы диа­лектического процесса старался разглядеть в культурных феноме­нах мировой истории Гегель. В трудах Маркса социальная форма­ция исследуется как целое. И все же функционирование истории и филологии на грани XIX и XX веков характеризовалось — в том числе и в Германии, где эти науки как раз в эту эпоху переживали расцвет, — достойной флоберовских Бувара и Пекюше слепотой к целостному лику явления. Еще раз процитируем О. Мандель­штама: «Движение бесконечной цепи явлений без начала и конца есть именно дурная бесконечность, ничего не говорящая уму, ищущему единства и связи, усыпляющая научную мысль легким и доступным эволюционизмом, дающим, правда, видимость на­учного обобщения, но ценою отказа от всякого синтеза и внутрен­него строя. Расплывчатость, безархитектурность европейской на­учной мысли XIX века к началу наступившего столетия совершен­но деморализовала научную мысль. . . Для литературы эволюцион­ная теория особенно опасна, а теория прогресса прямо-таки убийственна. Если послушать историков литературы, стоящих на точке зрения эволюционизма, то получается, что писатели только и думают, как бы расчистить дорогу идущим впереди себя, а вовсе не о том, как выполнить свое жизненное дело. . .» 35 И еще одно свидетельство той эпохи, тоже русское: «. . .Как философ, всегда ценивший, главным образом, выразительные лики бытия, я ни­когда не мог органически переварить того нивелирующего и слепо­го эмпиризма, который вколачивался в меня с университетских лет. Изучая любой факт из античной культуры, я не успокаивался до тех пор, пока не находил в нем такого свойства, которое бы резко отличало его от всего неантичного. . . „Стиль" и „миро­воззрение" должны быть объединены во что бы то ни стало; они обязательно должны отражать друг друга» 36.