|
В "Provinciales" о "пропасти" нет ни одного слова. Здесь все усилия Паскаля направлены к тому, чтобы переманить разум и мораль на свою сторону и на сторону своих друзей из Пор-Руаяля. "Provinciales" стоят, в общем, вполне на уровне современного Паскалю знания, и историки оценивают эти письма как явление в высшей степени прогрессивное. В них, повторяю, нет и следа "пропасти" и еще меньше попытки поставить на место разума своеволие какого-то фантастического существа. Оттого, собственно говоря, в "Provinciales" еще нет самого Паскаля и его главной "идеи". Полемизируя с иезуитами, он о себе ничего не рассказывает, он только обличает смешные или возмутительные положения своих противников или, лучше сказать, врагов Пор-Руаяля. Он зовет иезуитов на суд здравого смысла и морали, и, если они перед этим судом оправдаться не могут, значит - они виноваты и должны умолкнуть. О том, что можно на таком суде услышать обвинительный приговор и быть все же правым - Паскаль ничего не говорит. Молчит он тоже и о "спасении верой", о том своем загадочном понимании "благодати", при котором приходится отречься от всего, что люди считали и считают разумным и справедливым. Все это откладывается до будущего сочинения - до той "апологии христианства", которая, если бы ей суждено было быть доведенной до конца, оказалась бы еще менее соответствующей своей задаче, чем сохранившиеся Pens?es. Когда Паскаль записывал свои Pens?es, он забывал, что люди на земле думают, должны думать только для других. Но в апологии этого забывать нельзя. Смысл апологии в том, чтобы добиться "всеобщего" признания, если не действительного, то хотя бы воображаемого, если не "всего мира", то, как Паскаль нам сказал, хотя бы пяти, шести человек из ближайших друзей. На такое, хотя бы ограниченное, признание большая часть его Pens?es не вправе была рассчитывать. Мы знаем, что даже Пор-Руаяль подверг "мысли Паскаля" строжайшей цензуре - не мог вынести его новых истин. И точно: ведь апологию может написать человек, у которого под ногами не пропасть, а твердая почва, который может оправдать Бога пред Римом и миром, а не такой, который и мир и Рим зовет на суд Бога. Поэтому предлагаемое Паскалем в Pens?es толкование библейского откровения не годилось не только для Ри 1000 ма, диктовавшего законы если не всему миру - то чуть ли не половине его, но и для маленькой янсенистской общины, которая, хотя и благоговела пред бл. Августином или именно потому, что благоговела пред ним, так же претендовала на potestas clavium, как и сам Рим. Я уже говорил, что Августин никогда не осмеливался отказать разуму в суверенных правах: слишком властны были над ним традиции стоицизма и воспринявшего в себя целиком стоические идеи неоплатонизма. Паскалю это было известно. Он пишет: "St.-Augustin. La raison ne se soumettrait jamais, si elle ne jugeait qu'il у a des occasions o? elle doit se soumettre. Il est donc juste qu'elle se soumette, quand elle juge qu'elle doit se soumettre (270).<<*127>> Эти слова, как правильно указывает один из комментаторов Паскаля, непосредственно связаны с следующим местом из СХХ письма бл. Августина: "que la foi doive pr?c?der la raison, cela m?me est un principe raisonnable. Car, si ce pr?cepte n'est pas raisonnable, il est donc d?raisonnable; ce qu'? Dieu ne plaise! Si donc il est raisonnable que pour arriver ? des hauteurs que nous ne pouvons encore atteindre la foi pr?c?de la raison, il est ?vident que cette raison telle quelle qui nous persuade cela, pr?c?de elle-m?me la foi".<<*128>> — 146 —
|