|
Мне кажется, будучи воспринять как норма реального поведения, положение о полной автономности выбора быстро обнаруживает свою иллюзорность. Во-первых, полной автономности быть не может, это в лучшем случае регулятивная идея, во-вторых, полная автономность может проявляться как полная бесчеловечность, разрыв коммуникационных связей. Это хорошо подтверждают пьесы Ж.-П. Сартра, который, как известно, считал человека «дырой в бытии», т. е. существом, не зависящим от прошлого и влияний извне и каждый свой поступок совершающим в полной ценностной пустоте, ибо его темпоральные корни оборваны. Сверхчеловеки сартровских пьес крушат все направо и налево, проливают моря крови: они полностью автономны и не зависят ни от чьих укоров и страданий. Жажда полной автономности делает невозможной ту самую человеческую близость, которую воспевают и Э. Фромм, и Э. Берн, противопоставляя ее всем видам симбиозов — неподлинных отношений между людьми, основанных на взаимной зависимости. Лично я не понимаю близости без всякой зависимости, привязанности, без учета чувств другого человека, без самокоррекции сообразно потребностям другого. Сама близость, равная полной свободе друг от друга, становится в та- 281 Нравственность перед искушением ииомирностью ком случае пустой, случайной, холодной. Она может быть, а может и не быть, ибо стороны прекрасно обходятся друг без друга. И здесь мы переходим к теме независимости от житейских коммуникационных установок. Человек, полностью перешедший в модус «быть», избавляется от таких неприятных вещей, как ожидание ответа со стороны другого человека и от ревности, этого обычного спутника душевной привязанности. Даже не претендующие на полную трансформацию духа психологи советуют: «Избавьтесь от ожиданий по отношению к другим людям! Они не обязаны вас любить! Любите сами, ничего не прося взамен, ни на что не рассчитывайте». Страшноватая установка! Стоит лишь вдуматься: надо увидеть мир как мир одиночества, где никто не должен вами интересоваться, где и ждать ни от кого не следует ни любви, ни участия! Но тогда почему я должен любить? Или право не любить — это всегда право других? И могу ли я любить, как Бог: ничего не прося? Для этого я должен быть, как Бог: бесконечен, полон, всемогущ (впрочем, даже в христианстве неоднократно повторяется мысль, что и Бог нуждается в нашей любви, в нашем ответе, в нашей протянутой руке!). Видимо, все-таки модус «быть», проведенный до конца, снимает и эти проблемы, так как, находясь в нем, я уже не хочу ничьей любви, ничьего постоянства, никакого удер-жания. Меняется калейдоскоп впечатлений, и я лишь благоволю к ним с тем, чтобы в следующее мгновение один узор незамедлительно сменился другим. Я ничего не предпочитаю, все иерархии выбора исчезают, я плыву, как сорванный лист по реке, не стремясь причалить ни к какому берегу. — 188 —
|