Интеллектуальные уловки

Другой наиболее существенной проблемой, которая возникает из-за попытки обосновать науку в обыденности, заключается в том, что речь идет не о науке вообще, а, по существу, о новоевропейской науке. Несомненно, что Сокал и Брикмон, как ученые-физики, вряд ли могли бы признать «научными» способы, например, древнегреческой теоритизации природы. А раз так, то возникает вопрос об историческом основании новоевропейской науки, для которого явно недостаточно всегда присутствующего фона обыденности. В данном случае не стоит вдаваться в проблему, кто больше сделал для основания науки Нового времени — Галилей или, к примеру, Декарт. И в том, и в другом случае налицо отвержение того разума, который всегда был обыденным. То есть наука появляется не как продолжение обыденного разума, а как его разрыв. Получается, что Сокал и Брикмон, забывая о том, чем они, собственно, в силу своей профессии должны заниматься, демонстрируют весьма удивительный факт: современная наука плодотворно существует только тогда, когда она не озабочена своими собственными основаниями. Несомненно, что этот факт ставит действительно серьезные проблемы перед философией, выводя всю проблему познания за рамки проблемы оснований. Но Сокал и Брикмон, вместо того, чтобы обратиться к совершенно новому способу существования науки, который проглядывает в их аргументации, избирательно извлекают отдельные моменты классического задания науки через различение строго рациональной деятельности и словесной эквилибристики, эпистемы и доксы. Тем самым, логическая ценности их аргументации сводится к нулю: ее непоследовательность и торможение в наиболее интересных моментах может свидетельствовать разве что в пользу нашего начального тезиса: Сокал и Брикмон не только не стараются разобраться в сущности замечаемого ими противостояния философии и науки, войти в рассмотрение того, чем же может быть такая «злая» философия, но они даже не пытаются исследовать современное состояние науки, полагая, что их статус ученых позволяет проводить внешне вполне пристойную, но в действительности логически неполноценную аргументацию. Такое «невнимание» объясняется, по-видимому, тем, что цель работы Сокала и Брикмона не исследовательская, а «полицейская». Пример полицейской рациональности оказывается просто предательски верным. Дело в том, что такая рациональность меньше всего заботится о собственной рациональности, ведь ее работа зависит вовсе не от этого. Ее план действительно подразумевает некоторое неэксплицированное ядро, которое, однако, очевидно гетерогенно тем правилам, которые обеспечивают рациональность «расследования». Именно потому, что такое ядро и цель рациональности гетерогенны ей самой (оказываясь завязанными на систему социальных отношений), как будто бы одинаковая обыденная рациональность (рациональность поиска, доказательства, исследования) может приводить к совершенно разным результатам и конституироваться совершенно по-разному. К примеру, для европейской системы полицейской рациональности виновником (причиной преступления) считают того, кто непосредственно его совершил (со всеми оговорками насчет непосредственности), тогда как в других культурах (например, у чукчей) виновником и наказуемым может оказаться брат убийцы или какой-то другой его близкий родственник. Притом дело в не в некоей глупости чукчей, а том, что сама рациональность их правосудия строится не как чистый разум, которого всегда оказывается недостаточным для рациональности как таковой. По сути дела, такая не-чистота привносится и в структуру всех рассуждений Сокала и Брикмона, которые, как будто, ратуют именно за чистую науку, за незаинтересованную и не подчиненную гетерогенным принципам исследовательскую деятельность. Возможно, что в своей профессиональной деятельности они в самом деле осуществляют свои требования, но в отношении их критических исследований этого никак не скажешь. Заинтересованная рациональность Сокала и Брикмона, которую — не в качестве оскорбления — можно было бы назвать «чукотской», проявляется чуть ли не в каждом частном моменте их аргументации. Разбирать их было бы довольно однообразным занятием, поэтому ограничимся одним примером. В случае с Бергсоном все время подчеркивается, что его неприятие теории относительности имело чисто научный, а не философский характер. Иначе говоря, Бергсон, якобы, действительно пытался заниматься наукой, строить именно научные теории пространства и времени, но это ему не удалось. Для демонстрации неудачи применяются аргументы, которые, будучи по отдельности вполне валидными, не дополняют друг друга, а делают друг друга избыточными. Сокалу и Брикмону было бы вполне достаточно для опровержения теории Бергсона сказать, что она опровергнута эмпирическими результатами — по их мнению, этого вполне достаточно для научной теории как таковой. Но кроме того они добавляют, что теория Бергсона противоречит обыденному представлению (в том пункте, когда он, возражая против «парадокса близнецов», утверждает, что при возвращении близнеца, путешествующего в пространстве, его часы в момент приземления придут в соответствие с остававшимися на Земле контрольными часами): дескать, как же это часы могли так долго отставать в течение всего полета и потом каким-то чудом в одно мгновение догнать оставшиеся на Земле. Однако, этот аргумент, логически не противореча аргументу эмпирического опровержения, в действительности вполне распространим и на теорию Эйнштейна, которая так же должна быть отвергнута на основании обыденных представлений о пространстве и времени. Иначе говоря, в некоторых случаях такое противоречие обыденному разуму расценивается как преимущество научной теории, а в других его можно поднять на щит для ее опровержения (в данном случае — для опровержения якобы «научной» теории Бергсона). Легко заметить, что в политике такой способ аргументации называется «двойным стандартом». Совмещение гетерогенных аргументов показывает, что Сокал с Брикмоном не озабочены когерентностью своих якобы рациональных аргументов. Их дело — найти наибольшее количество улик против того, кто уже заранее признан виновным. В таком случае встает вопрос: можно ли в процессе расследования подкидывать героин подозреваемому, пусть даже он всем известный вор в законе?