Сочинения в четырех томах. Том 3. Часть 2

1

неискренность, а как жизненный remplissage 38 лучшего сорта,— да из remplissage'efi это действительно исход наилучший; в са­мом деле, если у меня нет вдохновения к действию, а дей­ствовать необходимо, то нарочитое благородство предпочтите­льно таковому же неблагородству. Великий Александр, будучи микрокосмом, в себе самом нашел бы источники желанных решений; малый же Александр, тоже самозамкнутый,—должен искать в себе же источников, и решение естественно идет от рассудка схематичное и отвлеченное, но все же гармоничное, настолько, насколько может быть гармоішчным рассудочное решение.

В связи с тем свойством, которому не находится более подходящего названия, нежели отвлеченность, хотя это назва­ние и не вполне удачно, имя Александр придает личности законодательность. Не по воле к власти, а по своей наджизнен-ной и отчасти вне-жизненной структуре, Александр легко дела­ется центром неких норм для окружающих и садится, усажива­емый или притязающий воссесть, на некоторую трибуну. В этом проявляется отмеченная ьыше самозамкнутость, само-довлеемость Александра: он—монада, не имеющая окон, или точнее—<...)39

В больших размерах это свойство довлеемости есть условие гениальности. В малых же—какой-то неприспособленности к жизни, хотя в смысле более тонком, чем внешняя успеш-ливость; дело-то и жизнь Александров сопровождается успе­хом, даже гораздо выше среднего, но он не отменяет более тонкого впечатления какой-то не то незадачливости, не то недовершенности.

Впрочем, гениальность ли, или жизненная неприлаженность, но и то, и другое, как свойство монады, ведет к внутреннему одиночеству. Приятели и любимые товарищи, ценные собе­седники и охотно встречаемые гости в отношении всех и вообще, Александры не могут и не хотят делаться таковыми в частности и в отношении единственных лиц: такая единственность вто­ргалась бы требовательно в их гармонический мирок и рас­пахивала бы окна, которые должны быть в нем закрыты. Лучшие, какие могут существовать приятели, Александры, не суть лучшие други, именно потому не суть, что они, как круглые, катятся ко всем, ни в кого не втыкаясь острым ребром, но и ни за кого не зацепляясь. Может быть, дружбе, как цемент, нужны страдания, и там, где все гладко, нет почвы и для разрывающего монадные оболочки объединения. Приятность Александров вообще не дает им быть до конца близкими и до конца открытыми в частности: такая близость всегда сопровождается звучанием трагическим, а трагизм и ди-онисство неотделимы друг от друга. Александры же не хотят