Сочинения в четырех томах. Том 3. Часть 2

1

же органическому кругу случаев, то такой прием не свидетель­ствовал бы против ономатологии. Но, по-видимому, эта после­дняя в положении и более и менее выгодном, нежели прочие дисциплины. Если, разбирая данное имя, мысленно держаться нескольких определенных представителей его, то почти невоз­можно не сбиться при этом и не подменить признаков имени частными обстоятельствами имеемых в виду лиц: наглядные и сравнительно грубые впечатления чувственного порядка за­глушают умные черты именной организации. Чтобы не сбиться с умного созерцания, необходимо тщательно отстранять от себя всякие наглядные образы, те или другие примеры, встре­ченные нами в жизни. Трудность ономатологического анали­за—в постоянной необходимости оберегать ум от чувственных представлений, гораздо более ярких, нежели интуиции, которые нужно изложить. Когда именной тип уже закреплен в слове, конечно ничто не препятствует проверять его на конкретном материале, примеривать их к своим знакомым, хотя и тут требуется большая осторожность, потому что имена скорее должны руководить нас в понимании личности, нежели опреде­ляться этим пониманием. Но процессу самой работы над име­нами—медитации—надлежит быть чистым.

Что же есть предмет такой медитации?—Не образы, а са­мое имя, как слово, словесный организм, а в нем—важное значение имеет звук его. Но было бы неправильно сказать, что ономатология исходит только из звука: ее предмет есть имя. В этом слове сгущен также опыт веков, естественно наращенная Іальтоновская фотография и естественно подсчитанные вероят­ности духовной статистики. Бессознательное, это все однако таится в имени и, когда мы отстраняемся от сознательного, но поверхностного и бедного опыта индивидуального, тогда вы­ступает в сознании обобщенный опыт всечеловеческий, и нами, в нас, посредством нас, говорит сама история.

В последующем приводится ряд именных типов, изложен­ных на основании такого рода интуиции. Они распределены в некотором внутреннем порядке; постоянным сопоставлением отдельных имен изложение может быть проведено более сжато и более выразительно.

(СЛОВАРЬ ИМЕН)

L АЛЕКСАНДР

1922.XIU6(1915JL6)

Это имя соответствует, в основе своей, сангвистическому темпераменту, с уклоном к холерическому. Благородство, от­крытость настроения, легкость обращения с людьми характер­ны для этого имени; легкость, хотя и не поверхностность. К признакам имени относятся также сердечность и доброта. В отношении к женщинам—предупредительность, любезность, переходящая без задержек и внутреннего упора в ухаживание, но обыкновенно в силу предупредательносги, как нечто такое, что принято, подразумевается и ждется: это есть готовность поскорее воздать должное, и она имеет внутреннюю меру оста­ться в пределах легкого флирта, который приканчивается с та­кою же готовностью, как и завязывается. Эти отношения, как и вообще отношения с людьми, не взрывают плугом внутрен­ней жизни: если о них нельзя сказать, как о скользящих по поверхности, то, пожалуй, самое верное слово будет «катятся»: так два соприкасающихся вала добросовестно вращают один другого, не испытывая страдания от этого временного соприко­сновения, но—и тоски, когда соприкосновению наступает ко­нец. При зубчатом сцеплении каждому из колес необходимо вращаться в ритм с другим, или отодвинуться, чтобы не быть поломанным; а при скольжении валов этого соответствия ско­ростей может и не быть: и каждому из валов почти безразлично, как вращается с ним соприкасающийся. Это вот о жизненных отношениях Александров, но то же и о соприкосновениях умст­венных. Тут та же удобоподвижность и готовность, как и то же равнодушие или, скорее, то же недопущение мысли под кожу. Ум Александров четкий и трезвый, слегка иронический, быстр и многосторонен. Но это ум самоудовлетворенкый своей гар­моничностью, и он боится вопросов, разрывающих недра и мо­гущих, естественно, нарушить установившееся равновесие. По­этому, это ум довольно широкий, но самооберегающийся от пафоса всеобъемлемости,—крепкий и быстрый, но без духовно­го натиска: справедливо взвешивающий многое, но не врыва­ющийся в глубину,—не столько потому, что не может, как по самооберегакию от потрясений.