Сочинения в четырех томах. Том 3. Часть 1

X. Против этой аметодии борется наука. Неопределенное множество предметов она отбрасывает, оставляя один, или ограничиваясь узким кругом некоторых определенных, и сжи­мая кругозор железным кольцом допущенного. Сдвиги и пере­мещения мысли она возбраняет, приставляя к наблюдателю железный головодержатель и на глаза одевая шоры. Метод науки—просеивать житейское мировоззрение и, оставляя лишь очень определенный подбор его обрывков, остальное объявлять за пределами своей области, а потому—и вне закона, по край­ней мере, своего закона, закона этой именно отдельной нау­ки. Каждая отдельная наука по-своему производит такой отбор и такую задержку мысли; от метода одной науки нет моста к методу другой. Области наук отрезаны друг от друга. Между науками нет связи 4. На самом деле нет поэтому и Науки, а есть лишь много наук, самым существом своим отрицающих друг друга. Но все они имеют одно общее — это именно: взаимное отрицание. Их общее — безусловная, методологическая, а пото­му и методическая, нетерпимость к тем предметам и тем цент­рам перспективы, которые не соответствуют задачам данной науки. Каждый данный метод, т. е. каждый данный способ ограничения кругозора и установки неподвижной точки, мыс­лится под категорией единственности: в этом его суть. Каждая данная наука в данном ее, здесь и теперь, состоянии мыслится единственной. Эта-то «единственность» каждой науки и образу­ет общую форму всей научной деятельности, в силу чего мы получаем право говорить о Науке. Однако эта единствен­ность— только категория, только прием мысли. Всякий раз

1

и непрерывно самая жизнь сбивает науку с занятой позиции и обнаруживает—как бедность очерченной области, так и при­нужденную искусственность избранной точки зрения. Самая жизнь, говорю, размывает те насильственные плотины, которы­ми науке хотелось бы стеснить ее. Но наука, упорная в избранном принципе, в ответ на такой размыв своих сооружений, спешит приспособиться как-нибудь поудобнее к обнаружившимся запро­сам жизни, наново описывает замкнутую черту своего кругозора и вновь занимает определенную точку зрения. И содержание и форма науки этим изменяется; в сущности, наука сбита именно с начала своей узости и недвижности, ибо она думала остаться в избранной ею области и на занятой точке зрения, но фактически оказалась вынужденной изменить как ту, так и другую. Но, гордая, она не сознается в своем крахе. Фактически уступив свою наличность, она еще упрямее держится замысла господство­вать над жизнью, хотя и вынуждена довольствоваться чисто формальной общностью прежней и новой своей позиции. Не считаясь с действительным изменением и перемещением того, что по сути ее требований должно было остаться неизменным и недвижным, она выдает за свою неизменность и недвижность — неизменность и недвижность голого своего требования этой неизменности и недвижности жизни. Жизнь меняет науку, эта перемена совершается вопреки ее строго консервативной сущности. Жизнь тащит на поводу упирающуюся науку. И ход ее, исключаемый ее природою, ход насильственный, столь же не­преднамеренный, как и самая жизнь, ее влачащая. История науки—не разматывание клубка, не развитие, не эволюция, а ряд больших и малых потрясений, разрушений, переворотов, взрывов, катастроф. История науки — перманентная революция. Но в этом ряде толчков, в этой постоянной ломке науки упорно пребывает нечто: ее требование метода, ее требование неизменнности и ограниченности. Тощая и безжизненная, как сухая палка, торчит наука над текущими водами жизни, в горде­ливом самомнении торжествует над потоком. Но жизнь течет мимо нее и размывает ее опоры. Из года в год по-новому устраиваются приблизительные и эфемерные осуществления не­изменности и недвижности. Чреда этих паллиативов, этих мни­мых побед над жизнью, снизанных притязанием быть одним и тем же, называется историей науки. «Думал о фикции и о на­уке,— записывает в своем «Дневнике» Гёте 10-го июня 1817-го года.— Ущерб, который они приносят, проистекает исключи­тельно из потребности рефлектирующей способности суждения, которая создает себе какой-нибудь образ, чтобы использовать его, а потом конституирует этот образ, как нечто истинное и предметное, вследствие чего то, что некоторое время оказывало помощь, становится в дальнейшем вредом и помехою» 5.