Сочинения в четырех томах. Том 3. Часть 1

1

и при символизируемом. Описанию надлежит быть двойствен­ным. Это достигается через критику символов. «Мы требуем от такового описания,—говорит Г. Герц,—чтобы оно нам ясно показывало, какие свойства приписаны образам ради допусти­мости их, какие—ради их правильности и какие—ради целесо­образности их. Только такое знание нам дает возможность изменять наши образы, исправлять их. То, что приписывается образам ради целесообразности их, заключается в обозначени­ях, определениях, сокращениях, одним словом, во всем том, что мы по произволу можем добавлять и отбрасывать. То, что приписывается образам ради их правильности, заключается в тех данных опыта, которые послужили для построения об­разов. То, что приписывается образам ради допустимости их, дано в свойствах нашего духа. Допустим ли образ или нет, мы можем решать однозначным образом в утвердительном или отрицательном смысле, и решение наше останется правильным на все времена. Правилен ли образ или нет, тоже может быть решено однозначным образом в утвердительном и отрицатель­ном смысле, но только решение это будет соответствовать современному [и добавим: индивидуальному в данный мо­мент.— 77. Ф.] состоянию нашего опыта и может быть измене­но с накоплением в будущем более зрелого опыта. Целесооб­разен ли опыт или нет, однозначно решать вообще невозможно, а относительно этого могут всегда быть различные мнения. Один образ может обладать известными преимуществами в од­ном отношении, другой—в другом, и только непрестанное испытание многих образов дает возможность с течением време­ни установить, в конце концов, образ наиболее целесообраз­ный» 33.

Этими, и может быть другими подобными мерами, сим­волический образ утверждается и связывается зараз: утвержда­ется как особая сущность, а связывается — как сущность именно познавательна я,— т. е. сдерживается имма-нентн<ным> самому описанию действительности. Тут—та же двойственность, что и в искусстве: художественным образам приличествует наибольшая степень воплощенности, конкрет­ности, жизненной правдивости, но мудрый художник наиболь­шие усилия приложит, быть может, именно к тому, чтобы, преступив грани символа, эти образы не соскочили с пьедестала эстетической изолированности и не вмешались в жизнь, как однородные с нею части ее. Изображения, выдвигающиеся за плоскость рамы; натурализм живописи до «хочется взять ру­кою»; внешняя звукоподражательность в музыке; протоколь-ность в поэзии и т. п., вообще всякий подмен искусства имита­цией жизни, вот преступление и против жизни и против искус­ства, соответствующее расплывчатости рубежей между