Сочинения в четырех томах. Том 3. Часть 1

Следовательно, мы должны признать установленным, что, по крайней мере в Греции, в V веке до Р. X., перспектива была известна, и если, в том или другом случае, она все же не применялась, то, явное дело, это происходило вовсе не от неизвестности ее начал, а по каким-то иным, более глубоким побуждениям, и именно побуждениям, исходящим из высших требований чистого искусства. Да и было бы крайне невероят­ным и не соответствующим состоянию математических наук и высокой геометрической наблюдательности изощренного гла­за древних—предположить, что они не заметили, якобы прису­щей нормальному зрению, перспективности образа мира или не сумели вывести соответственных простых применений из эле­ментарных теорем геометрии; было бы очень трудно усомнить­ся в том, что когда они не применяли правил перспективы, то это делалось потому, что они просто не хотели их приме­нять, считали излишнимии апти-художественными.

V

В самом деле, Птолемей в своей «Іеографии» 8, относящейся ко II веку по Р. X., рассматривает картографическую теорию проекции сферы на плоскость, а в своем «Планисферии» обсуж­дает разные способы проекций, преимущественно же—проек­цию из полюса на экваториальную плоскость, т. е. ту проек­цию, которую в 1613 г. Эгилльон назвал стереографическою, а также решает другие трудные проективные задачи 9. Возмож­

1

но ли представить, что при таком состоянии знаний были неизвестны простые приемы линейной перспективы? И, в самом деле, там, где мы имеем дело нес чистым искусством, а с де­коративными иллюзиями, применяемыми для обманчивого расширения пространства театральной сцены или для разруше­ния плоскости домашней стены, мы неизменно наталкиваемся на соответствующее поставленной цели пользование линейною перспективою.

В особенности это наблюдается в тех случаях, когда жизнь, удаляясь от глубинных истоков своих, течет мелкими водами легкого эпикуреизма, в атмосфере легковесной буржуазности греческих человечков—graeculorum, как их называли современ­ные им римляне, человечков, лишившихся ноуменальной глуби­ны греческого гения и не успевших приобрести величественного размаха, вселенской по обхвату, морально-политической мысли римского народа. Здесь разумеются изящно-пустые росписи домов в Помпеях, архитектурные стенные декорации помпей-ских вилл 10. Занесенное в Рим главным образом из Александ­рии и других центров эллинистической культуры в I и II веке, это барокко древнего мира задавалось чисто иллюзионистиче­скими задачами и стремилось именно обмануть зрителя, кото­рый предполагался, следовательно, более-менее неподвижным. Архитектурные и ландшафтные росписи такого рода бывают, может быть, нелепы, в смысле невозможности их осуществле­ния в действительности11, но тем не менее они хотят обмануть, как бы играют и дразнят зрителя. Иные подробности переданы с таким натурализмом, что зритель лишь ощупью убеждается в оптическом обмане: этому впечатлению способствует мастер­ская светотень, расположенная в зависимости от того источника света — окна, отверстия в потолке, двери,— который освещал комнату12. Достоин величайшего внимания тот замечательный факт, что и от этого иллюзионистического пейзажа опять про­тягиваются связывающие нити к архитектуре греко-римской сцены13. Корень перспективы — театр, не по той только истори-ко-технической причине, что тетпру впервые потребовалась перспектива, но и в силу побуждения более глубокого: театраль­ности перспективного изображения мира. В том ведь и состоит нетрудовое, лишенное чувства реальности и сознания ответ­ственности, мирочувствие, что для него жизнь есть только зрелище, и ничуть не подвиг. И потому — возвращаемся к Пом-пеям—трудно искать в этих росписях подлинные произведения чистого искусства. Действительно, техническая бойкость этих домашних декораций все же не заставляет забывать историков искусства14, что в них мы имеем перед собою «лишь произведе­ния виртуозов ремесленников, а не настоящих одухотворенных художников». Точно так же—и относительно пейзажных фонов