Сочинения в четырех томах. Том 2

Однако и не психологическая вивисекция была за­вершающим побуждением при настоящем издании, а нечто иное.

А. Н. Шмидт говорит о вопросах, которые сейчас выдвигаются в сознании не только духом времени, но и самыми событиями. Все ли, что говорит она об этом, истина? — Мы этого не знаем; но мы знаем, что ее речи значительны и своеобразны. Не считаться при совре­менных обсуждениях подобных вопросов с голосом А. Н-ны (хотя бы для того, чтобы его решительно от­вергнуть) было бы легкомысленно. Но мало того. А. Н-на говорит со властию и с силою. Она убеждает, умоля­ет, грозит, запрещает. В отличие от мистических откро­вений Пордеджа, Бёме и проч., которые существенно вне-историчны и потому одинаково хороши (или одина­ково нехороши) всегда и всюду, откровения А. Н. Шмидт в высокой степени конкретны, насквозь историчны, и если в них есть хоть какая-нибудь правда, то с ними на­до считаться не только теоретически, но и практически. В то время, как мы обсуждали здесь вкратце изложенное и многое иное около А. Н. Шмидт, наступила мировая война. Мы не считаем себя вправе взять на свою ответ­ственность утверждение, что это наверное не одно из тех событий, о которых, еще в 80-х годах прошлого века, волнуясь говорит А. Н-на. Притом, помимо утверждения и отрицания могут быть и средние мнения. Ведь, воз­можно еще и то, что А. Н., верно предчувствуя общий типический характер надвигающихся событий, все-таки видела их лишь в туманной перспективе, в которой сли­ваются ближний и дальний планы, почему ранние эсха­тологические волны могли быть ею приняты уже за «девятый вал». Повторяем, мы не знаем, насколько ис­тинны все исторические откровения А. Н-ны, но именно потому, что мы этого не знаем, замалчивать о них сей­час, когда они могут оказаться и ключом к мировым со­бытиям,— из боязни и нерешительности замалчивать то, что нам лишь поручено, но вовсе не наше,— стало, оче­видно, невозможно. Поэтому не желание обогатить ли­

1

тературных коллекционеров или сделать подарок психо­логам перевешивает чашу на весах наших раздумий, а чув­ство ответственности, обострившееся под впечатлениями теперешних событий: если мы не знаем, какова положи­тельная ценность писаний А. Н. Шмидт, то во всяком слу­чае мы допускаем, что она может быть и очень значи­тельна. Пусть же все будут равно призваны участвовать в обсуждении дела, одинаково касающегося всех.

Как бы мы ни отнеслись к откровениям А. Н. Шмидт по существу, но нельзя удовольствоваться относительно их одним формальным отводом,— ссылкой на их «прелестность». Понятие «прелести», которое при­меняется с легким сердцем в подобных случаях в рели­гиозной литературе, ничего не поясняет именно вследст­вие легкости и широты своего применения. Поскольку «прелесть» определяется только отрицательно, то, будучи весьма важным в смысле церковной дисциплины и в це­лях практической аскетики, обвинение «в прелести» пе­рестает иметь какое бы то ни было теоретическое значе­ние. «В прелести» — это значит: «не авторитетен; к словам его надо относиться с большою опаскою» и т. д.