Сочинения в четырех томах. Том 2

Икона78*, как закрепление и объявление, возвещение красками духовного мира, по самому существу своему есть, конечно, дело того, кто видит этот мир,— свя­того, и потому, понятно, иконное художество в соответ­ствии с тем, что на светском языке называется художест­вом, принадлежит не иначе как святым отцам. Церков­ное же сознание, выразившееся особенно определенно в известном постановлении Седьмого Вселенского Собора, даже не считает нужным выделять иконописцев в этом собственном и высшем смысле слова из сонма вообще святых отцов, но противопоставляет им иконописцев в низшем смысле, копиистов, в значительной мере про­сто ремесленников, мастеров иконного дела, или Икон­ников, как их называли у нас на Руси, при небрежном отношении к своему ремеслу слывших за богомазов; но конечно, приводя все эти термины, мы поясняем соборное постановление русским церковным бытом, а не извлекаем их из него. В соборных же актах яс­но говорится, что иконы создаются не замыслом — ?????????,— собственно изобретением живописца, но в силу нерушимого закона и Предания — ?????????? каі ????????? — Вселенской Церкви, что сочинять и предпи­сывать есть дело не живописца, но святых отцов; этим последним принадлежит неотъемлемое право компози­ции — ????????, а живописцу — одно только исполнение, техника — ?????79*.

С отдаленнейших времен христианской древности установилось воззрение на икону как на предмет, не подлежащий произвольному изменению, и, оплотняясь с ходом истории, это воззрение особенно твердо было выражено у нас на Руси, в церковных определениях XVI и XVII веков. Оно было закреплено многочисленными иконописными подлинниками, как словесными, так и лицевыми, которые, самим существованием своим до­казывают устойчивость иконного предания, а главней­шими статьями своими и основными формами приво­дятся к временам величайшей древности, к первым векам существования Церкви, а частями и элементами

1

нередко коренятся в непроницаемом мраке истории до­христианской. Понятны нарочитые предупреждения в подлинниках иконному мастеру о том, что, кто станет писать иконы не по Преданию, но от своего измышле­ния, повинен вечной муке.

В этих нормах церковного сознания светские исто­рики и позитивистические богословы усматривают свой­ственный Церкви обычный ее консерватизм, старческое удержание привычных форм и приемов, потому что ис­сякло церковное творчество, и оценивают такие нормы как препятствия нарождающимся попыткам нового цер­ковного искусства. Но это непонимание церковного консерватизма есть вместе с тем и непонимание художе­ственного творчества. Последнему канон никогда не слу­жил помехой, и трудные канонические формы во всех отраслях искусства всегда были только оселком, на ко­тором ломались ничтожества и заострялись настоящие дарования. Подымая на высоту, достигнутую человечест­вом, каноническая форма высвобождает творческую энергию художника к новым достижениям, к творческим взлетам и освобождает от необходимости творчески твердить зады: требования канонической формы или, точнее, дар от человечества художнику канонической формы есть освобождение, а не стеснение. Художник, по невежеству воображающий, будто без канонической формы он сотворит великое, подобен пешеходу, которому мешает, по его мнению, твердая почва и который мнит, что, вися в воздухе, он ушел бы дальше, чем по земле. На самом же деле такой художник, отбросив форму со­вершенную, бессознательно хватается за обрывки и об­ломки тоже форм, но случайных и несовершенных, и к этим-то бессознательным реминисценциям притягивает эпитет «творчества». Между тем, истинный художник хочет не своего во что бы то ни стало, а прекрасного, объективно-прекрасного, то есть художественно вопло­щенной истины вещей, и вовсе не занят мелоч­ным самолюбивым вопросом, первым ли или сотым го­ворит он об истине. Лишь бы это была истина,— и тогда ценность произведения сама собою установится. Как всякий, кто живет, занят мыслью, живет ли он по правде или нет, а не тем, оказывается ли его жизнь похожей на жизнь соседа,— живет сам в себе для истины и убежден, что искренняя жизнь для истины непременно индивиду­альна и в самой сути своей никак не повторима, истин­ной же может быть лишь в потоке всечеловеческой ис­тории, а не как нарочито выдумываемая,— так не иначе