Сочинения в четырех томах. Том 2

Я, Матерь Божия, ныне с молитвою

Пред Твоим образом, ярким сиянием,

Не о спасении, не перед битвою,

Не с благодарностью иль покаянием,

Не за свою молю душу пустынную,

За душу странника в свете безродного,—

Но я вручить хочу деву невинную

Теплой Заступнице мира холодного... — возникло в тревожной и мятущейся душе Лермонтова74*, как та­кое откровение Богоматерней иконы. И не одно стихо­творение удостоверяет церковное учение, что все иконы чудотворны, т. е. могут быть окнами в вечность, хотя и не каждая данная икона уже была таковою. Явлен-ность икон в собственном смысле слова указывает на происшедшие от иконы явления; знамения, благода­ти, чрез нее явившиеся. А исцеление души прикоснове­нием чрез икону к духовному миру есть прежде всего и нужнее всего явление чудотворной помощи.

Итак, икона всегда сознается как некоторый факт Божественной действительности. Икона может быть мастерства высокого и невысокого, но в основе ее не­пременно лежит подлинное восприятие потусто­роннего, подлинный духовный опыт. Этот опыт может быть впервые закреплен в данной иконе, так, что она есть впервые возвещаемое откровение бывшего опыта. Такую, как говорят, первоявленную или пер­вообразную икону рассматривают как первоисточ­ник: она соответствует подлинной рукописи поведавше­го о бывшем ему откровении. А могут быть и копии этой иконы, более или менее точно воспроизводящие ее формы. Но духовное содержание их — не новое какое-либо по сравнению с подлинником и не «такое же», как у подлинника, но то же самое, хотя, быть может, и показываемое чрез тусклые покровы и мутные среды. При этом — именно потому, что оно не такое же, а то

1

же самое,— возможны повторения иконы с видоизмене­ниями, варианты некоторого основного перевода.

Если иконник сам не сумел пережить изображаемого им, если сам, побуждаемый подлинником, не прикос­нулся к реальности изображаемого, он, будучи добросо­вестным, старается возможно точно передать на своей копии внешние признаки подлинника, но, как часто это бывает в таких случаях, не умеет охватить икону как це­лое и, теряясь среди черточек и мазков, невнятно пере­дает основное. Напротив, если чрез подлинник ему от­крылась изображенная на нем духовная реальность и он хотя и вторично, но достаточно ясно увидел ее, тогда естественно в отношении к живой реальности живого человека появляются собственные углы зрения и отступ­ление от каллиграфической верности подлиннику. В ру­кописи, описывающей страну, ранее уже описанную, появляется не только собственный почерк, но собствен­ные выражения, хотя в основе — это несомненно то же самое описание той же самой страны. И это различие нескольких повторений одной и той же первоявленной иконы указывает вовсе не на субъективность изображае­мого, не на иконописный произвол, а как раз наоборот — на живую реальность, которая, и оставаясь сама собою, может являться по-разному и которую по-разному, в зависимости от обстоятельств духовной жиз­ни, воспринимает иконописец. Если оставить в стороне рабские сводки, род механического воспроизведения, то разница между первоявленной иконой и повторением приблизительно такова же, как между описанием вновь открытой страны и впечатлениями путешественника, посетившего ее согласно данным ему указаниям: как бы исторически ни было важно первое, последнее может быть и более полным, и более четким. Так и в иконо­писном деле, где иногда повторения оказывались осо­бенно драгоценными и ознаменовывались чрезвычайны­ми знамениями, во свидетельство их метафизической правдивости и высшего соответствия изображаемому.