Сочинения в четырех томах. Том 2

Из всех философских доказательств бытия Божия наиболее убедительно звучит именно то, о котором даже не упоминается в учебниках; примерно оно может быть построено умозаключением: «Есть Троица Рублева, сле­довательно, есть Бог».

В иконописных изображениях мы сами,— уже са­ми,— видим благодатные и просветленные лики святых, а в них, в этих ликах,— явленный образ Божий и Самого Бога. И мы, как Самаряне67*, говорим иконописцам: «Уже не потому веруем, что вы свидетельствуете напи­санными вами иконами святость святых, а сами слышим исходящее от них чрез произведение вашей кисти са­мосвидетельство святых, и — не словами, а ликами своими. Мы сами слышим сладчайший глас Слова Бо­жия, Верного Свидетеля, глас, проникающий своим сверхчувственным звуком все существо святых и приво­дящий его в совершенную гармонию. Но не вы создали

1

эти образы, не вы явили эти живые идеи нашим обрадо­ванным очам,— сами они явились нашему созерцанию; вы же лишь устранили застившие нам их свет препятст­вия. Вы помогли нам снять чешую, затянувшую духов­ные очи. И теперь мы, помощью вашею, видим, но уже не ваше мастерство, а полно-реальное бытие самих ли­ков видим». Вот, я смотрю на икону и говорю в себе: «Се — Сама Она» — не изображение Ее, а Она Са­ма, чрез посредство, при помощи иконописного искус­ства созерцаемая. Как чрез окно, вижу я Богоматерь, Самую Богоматерь, и Ей Самой молюсь, лицом к лицу, но никак не изображению. Да в моем сознании и нет никакого изображения: есть доска с красками, и есть Сама Матерь Господа. Окно есть окно, и доска иконы — доска, краски, олифа. А за окном созерцается Сама Божия Матерь; а за окном — видение Пречистой. Иконописец показал мне Ее, да; но не создал: он отверз завесу, а Та, Кто з а завесой,— предстоит объективною реальностью не только мне, но равно — и ему. им обре­тается, ему является, но не сочиняется им68 , хотя бы и в порыве самого высокого вдохновения. Икону должно или недооценивать, сравнительно с ходячим позитиви-стическим полупризнанием, или переоценивать, но ни в коем случае не застревать на психологической, ассо­циативной ее значимости, т. е. на ней, как на изображе­нии. Всякое изображение, по необходимой символично­сти своей, раскрывает свое духовное содержание не иначе как в нашем духовном восхождении «от образа к первообразу»69*, т. е. при онтологическом соприкос­новении нашем с самим первообразом: тогда, и только тогда чувственный знак наливается соками жизни и, тем самым, неотделимый от своего первообраза, делается уже не «изображением», а передовой волной или одной из передовых волн, возбуждаемых реальностью. А все другие способы явления нашему духу самой реальности — тоже волны, ею возбуждаемые, включительно до нашего жизненного общения с нею: ведь всегда мы общаемся с энергией сущности и, чрез энергию,— с самою сущно­стью, но не непосредственно с последней. И икона, бу­дучи явлением, энергией, светом некоторой духов­ной сущности, а точнее сказать, благодатью Божией, есть больше, чем хочет ее считать мысль, выдающая себе аттестат «трезвости», или же, если этого прикосновения к духовной сущности н е произошло,— она не есть во­обще что-либо познавательного значения.