Сочинения в четырех томах. Том 2

1

как не то, что она не вошла в круг произведений культу­ры, и тогда ценность ее — лишь материальная или в лучшем случае археологическая.

«И якоже тогда являшеся,— пишет преподобный Иосиф Волоцкий об иконе Святой Троицы преп. Андрея Рублева,— тако и ныне сподобися нами въображатися и писатися. И ради таковаго изображения, трисвятаа песнь Трисвятей и Единосущней и Животворящей Троици на земли приносится, желанием безчисленым, и любовию безмерною, и духом въсхыщающеся к Перво­образному ономоу и непостижимому подобию и от вещ-наго сего зрака възлетает оум и мысль к Божественому желанию и любви, и не вещь чтоуще, но вид и зрак кра­сот их: понеже почесть иконнаа на Первообразное пре­ходит. И не токмо ныне освещаемся и просвещаемся Духомь Святым, но и в боудущем веце мъздоу велию же и неизреченноую приимемь, егда телеса святых паче солнечныя светлости просветятся, иже ради въображениа иконнаго любовне целоують и почитают едино существо Божества в Триех образных съставех, молящеся пречис­тому ономоу Божественомоу подобию Святыя и Живо-начальныя Троица, с Отцем Сыноу и Пресвятому Духу, Богоу нашему благодарение възсылающе» 64* Вот пони­мание иконописи, как орудия сверхчувственного позна­ния, теми, кто руководил писанием икон и писал их; такова цель. По одному из определений Седьмого Все­ленского Собора, «живописцу принадлежит только тех­ническая сторона дела, а самое учреждение (????????, т. е. построение, композиция, даже больше — вообще худо­жественная форма), очевидно, зависело от святых от­цов»65*. Это существенное указание свидетельствует не об антихудожественном доктринальном нормировании иконописного творчества внешними в отношении его, как такового, соображениями и правилами, не о цензуре икон, а свидетельствует, кого именно Церковь признава­ла и признает истинными иконописцами: святых отцов. Это они творят художество, ибо они созерцают то, что надлежит изобразить на иконе. Как же может писать икону тот, кто не только пред собою не имеет, но и не видывал никогда первообраза, или, выражаясь на языке живописи, натуры? Если даже в области чувственного, наблюдаемого с детства непрестанно, художник ищет себе натуры, хотя аналогичных предметов видел бесчис­ленное множество, то не величайшая ли наглость притя­зать на изображение мира сверхчувственного, в полной отчетливости даже святыми созерцаемого урывками

1

и единичными мгновениями,— со стороны вовсе его не видевших.

Религиозная живопись Запада, начиная с Возрожде­ния, была сплошь художественной неправдой, и, пропо­ведуя на словах близость и верность изображаемой дей­ствительности, художники, не имея никакого касатель­ства к той действительности, которую они притязали и дерзали изображать, не считали нужным внимать даже тем скудным указаниям иконописного предания, т. е. знания, каков духовный мир,— который сообщала им католическая Церковь. Между тем иконопись есть за­крепление небесных образов, оплотнение на доске ды­мящегося окрест престола живого облака свидетелей 66*. Иконы вещественно намечают эти пронизанные знаме­нательностью лики, эти сверхчувственные идеи и делают видения доступными, почти общедоступными. Свидете­ли этих свидетелей — иконописцы — дают нам образы, ????, ??????? своих видений. Иконы своей художественной формой непосредственно и наглядно свидетельствуют о реальности этой формы: они говорят, но линиями и красками. Это — написанное красками Имя Божие, ибо что же есть образ Божий, духовный Свет от святого лика, как не начертанное на святой личности Божие Имя? Подобно тому, как свидетель — мученик-святой, хотя и он говорит, однако свидетельствует не себя, а Господа, и собою не себя, а Его являет, так и эти сви­детели свидетелей — иконописцы — свидетельствуют не свое иконописное искусство, т. е. не себя, а святых, свидетелей Господа, или же — и Самого Господа.