Сочинения в четырех томах. Том 2

14 П. Флоренский, т. 2 1

играние перед лицом Божиим, как зелено-золотистые змейки у Гофманна, как Левиафан, «его же созда Гос­подь ругатися (т. е. игратися) ему»4*, как играющее на солнце — море. И это тоже София, но под особым углом постигаемая. Эта София, этот аспект Софии5*, зрится золотисто-зеленым и прозрачно-изумрудным. Это — тот аспект, который мелькал, но не находил себе выражения в первоначальных замыслах Лермонтова. Три основных аспекта первотвари определяют три основных цвета сим­волики цветов, остальные же цвета устанавливаются, в своем значении, как цвета промежуточные. Но каково бы ни было многообразие цветов, все они говорят об отношении хотя и различном, но одной и той же Софии к одному и тому же небесному Свету. Солнце, тончай­шая пыль и тьма пустоты в мире чувственном и — Бог, София и Тьма кромешная, тьма метафизического небы­тия, в мире духовном — вот те начала, которыми обу­словливается многообразие цветов, как здесь, так и там, при полном всегда соответствии тех и других друг другу.

1919. X. 7, И Сергиев Посад

ИКОНОСТАС1*

По первым словам летописи бытия, Бог «сотворил небо и землю» (Быт. 1, 1), и это деление всего сотворен­ного надвое всегда признавалось основным. Так и в ис­поведании веры мы именуем Бога «Творцом видимых и невидимых»2*, Творцом как видимого, так, равно, и невидимого. Но эти два мира — мир видимый и мир невидимый — соприкасаются. Однако их взаимное раз­личие так велико, что не может не встать вопрос о границе их соприкосновения. Она их разделяет, но она же их и соединяет. Как же понимать ее?

Тут, как и в других вопросах метафизики, исходной точкою послужит, конечно, то, что мы уже знаем о себе самих. Да, жизнь нашей собственной души дает опорную точку для суждения об этой границе соприкосновения двух миров, ибо и в нас самих жизнь в видимом череду­ется с жизнью в невидимом, и тем самым бывают вре­мена — пусть короткие, пусть чрезвычайно стянутые, иногда даже до атома времени,— когда оба мира сопри­касаются, и нами созерцается самое это прикосновение. В нас самих покров зримого мгновениями разрывается, и сквозь его, еще сознаваемого, разрыва веет незримое, нездешнее дуновение: тот и другой мир растворяются друг в друге, и жизнь наша приходит в сплошное струе-ние, вроде того, как когда подымается над жаром горя­чий воздух.

Сон^* — вот первая и простейшая, т.е. в смысле нашей полной привычки к нему, ступень жизни в неви­димом. Пусть эта ступень есть низшая, по крайней мере чаще всего бывает низшей; но и сон, даже в диком своем состоянии, невоспитанный сон,— восторгает душу в невидимое и дает даже самым нечутким из нас предо­щущение, что есть и иное, кроме того, что мы склонны считать единственно жизнью. И мы знаем: на пороге сна и бодрствования, при прохождении промежуточной меж­ду ними области, этой границы их соприкосновения, душа наша обступается сновидениями.