Сочинения в четырех томах. Том 2

Свет неделим, свет сплошен,— есть воистину непре­рывность. Нельзя в пространстве, наполненном светом, выделить область, не сообщающуюся со всякою другою областью; нельзя уединить часть светового пространства, нельзя отрезать часть света. (— Это красивый пример того, что протяженность не есть достаточное условие делимости и что делимость не следует аналитически из протяженности —). Когда же непрозрачные тела перехва­тывают в пространстве свет, то уединение происходит всегда односторонне, с одной стороны, и потому не способно замкнуть выделяемый световой объем.

Итак, свет непрерывен. Но те оптические среды, ко­торые светом наполняются и свет нам передают,— они н е непрерывны, они зернисты, они представляют собою некоторую тончайшую пыль и сами содержат другую пыль, пыль, по тонкости своей не доступную никакому микроскопу, но тем не менее состоящую из отдельных зернышек, из отдельных кусочков вещества. Те роскош­ные цвета, которыми украшается небосвод, есть не что иное, как способ соотношения неделимого света

1

и раздробленности вещества: мы можем сказать, что цветность солнечного света есть тот привкус, то видоиз­менение, которое привносит в солнечный свет пыль земли, самая тонкая пыль земли и, может быть, еще более тонкая пыль неба. Фиолетовый и голубой цвета — это есть тьма пустоты,— тьма, но смягченная отблеском как бы накинутого на нее вуаля тончайшей атмосферной пыли; когда мы говорим, что видим фиолетовый цвет или лазурь небосвода, то это мы видим тьму, абсолютную тьму пустоты, которой не осветит и которую не про­светит никакой свет, но видим ее не самое по себе, а сквозь тончайшую, освещенную солнцем пыль. Крас­ный и розовый цвета — это та же самая пыль, но видимая не против света, а со стороны света, не смягчающая своею освещенностью тьму междупланетных про­странств, не разбавляющая ее светом, но, напротив, от света отнимающая часть света, застящая глазу свет, сто­ящая между светом и глазом и, своею непросвещенно­стью, прибавляющая к свету — тьму. Наконец, зеленый цвет, по направлению перпендикулярному, зеленова-тость зенита, есть уравновешенность света и тьмы, есть боковая освещенность частиц пыли, освещенность как бы одного полушария каждой пылинки, так что ка­ждая из них столь же может быть названа темною на светлом фоне, как и светлою на темном фоне. Зеленый цвет над головою — это ни свет и ни тьма.

Итак, есть только энергия освещающего света и пас­сивность освещаемого, а потому — и не поглощающего свет, т. е. свет далее себя не пропускающего, вещества; и, наконец, есть то, о чем только грамматически можно сказать, что оно есть, ибо оно есть ничто, пустое про­странство, т. е. свет, в котором интенсивность мыслится равною нулю,— чистая возможность воссиять све­ту, которого, однако, нет. Эти два начала и третье — ничто — определяют собою все многообразие цветов неба. От этих чувственных образов мысль сама собою устремляется к символическому их смыслу. Но тут, раз навсегда и с предельною настойчивостью, надо выска­зать, что метафизический смысл символики, этой, как и всякой другой подлинной, символики, не надстраи­вается над чувственными образами, а в них содер­жится, собою их определяя, и сами-то они разумны не как просто физические, а как именно образы метафи­зические, эти последние в себе неся и ими просветляясь. В данном же случае непрерывность в переходе от чувст­венного к сверх-чувственному так постепенна, что, говоря