Сочинения в четырех томах. Том 2

Но какова бы ни была эта дата, в названной иконе Русь получила духовную связь с лучшими заветами Ви­зантии, чрез них и в них касание к древнейшим иконо­писным преданиям Сирии, теряющимся в незапамятной глубине и связанным, вероятно, с культами божествен­ного материнства, матери-земли и души мира, а с другой

1

стороны, с наиболее одухотворенными и прекрасными образами эллинства, символами Девственной Мысли — Афины-Паллады. Эта концепция Девы-Мысли — средо­точие средоточия греческой культуры города Афины — духовно волновала не только все эллинское искусство, воплотившись в совершеннейших образах Фидия, но и была вдохновительницей греческой философии, ибо что такое «умопостигаемое место» Платона или «чистая мысль» Аристотеля, нетленные, не запятнанные эмпи­рией, как не философский пересказ все того же почита­ния богини Афины. А далее, вбирая в себя сирийско-египетскую концепцию божественного материнства и соединяя таким образом вечную девственность с абсо­лютностью рождения, концепция Афины продолжает жить в Византийской империи, делаясь ее духовным све­точем после того, как в самой исторической действи­тельности, в лице Назаретской Девы, она нашла свое полное, окончательное и чистейшее осуществление. Этот-то, столь же сложный в своей догматическо-философской глубине, сколь и простой своей художест­венной завершенностью, образ Путеводительницы, как капля тончайшего нектара, собравшего в себе лучшие соки византийской культуры, насытил душу Преподоб­ного Сергия и определил ее. Достойно внимания, что и тут художественное осуществление этого иконописного перевода оказалось исключительно прекрасным, исклю­чительно питательным.

Таковы те две иконы — две мировые идеи, которые получил в свое укрепление Преподобный Сергий. Дал же от себя Руси он третью, воплощенную в художест­венном символе Пресвятой Троицы.

Сергиев Посад, 1918 28/???-1919 1/1.

Письмо А. С. Мамонтовой

1917.VII.30 Серг. Пос.

Глубокоуважаемая Александра Саввишна!

С грустью я получил сегодня после обедни Ваше письмо. Вы пишете о своей апатии, даже о своем равно­душии к тому, над охранением чего стояли столько вре­мени. Если Вы утомлены, если Вы расстроены чисто фи­зически, то я понимаю Вас: конечно, слишком много у каждого из «граждан» нашего милого отечества пово­дов для усталости. Но, конечно, эта усталость пройдет в свое время.

Однако Ваши слова звучат, кажется, и более значи­тельно. Вы, как мне показалось из письма, допускаете в свое сердце равнодушие, и более существенное, чем от нервного утомления. Но из-за чего?