Сочинения в четырех томах. Том 2

1

менении их, а лишь в осознании и более точном логи­ческом выражении. Каждая полоса в жизни Хомякова у Завитневича и представлена как выкристаллизовыва-ние почвы, на которой родился Хомяков, в отчетливо поставленные тезисы философско-богословской системы. Но во всех стадиях этой кристаллизации хомяковская мысль равна себе, говорит все время об одном, хотя это одно и переходит из состояния аморфного в кристалл. Что ж такое это одно, о чем всю жизнь говорил Хомяков и о чем вслед за ним говорит проф. Завитневич? К со­жалению, этот последний не ведет линии этого раскры­тия рукою достаточно сознательною; видно, что и сам проф. Завитневич скорее лишь чувствует это единство, эту первичную интуицию Хомякова, чем осознает ее. Но по мере исследования она выступает из тумана всего того материала, который служит ее воплощению, и на­конец во введении «От автора», написанном по оконча­нии первого тома, т. е. чрез 10 лет после начала работы, проф. Завитневич находит искомое слово, определяя Хомякова как «великого альтруиста». «Хотя Хомяков и поражал своих современников пестротою, разнообра­зием — словом, энциклопедичностью своих сведений, но эта энциклопедичность не исключала в нем единства всепроникающего одного общего начала; а таким нача­лом было начало религиозное. Он, например, много ра­ботал над изучением истории со всеми соприкосновен­ными с нею науками; но исторические исследования были для него лишь путем к уразумению законов со­циологии; а социальную жизнь человечества в ее выс­шем идеале он строил на том же начале, на котором по­строена и Православная Церковь, т. е. на начале любви, которую в свою очередь он клал в основу не только хри­стианской этики, но и христианской метафизики. К этому же в сущности сводится и его поэтическая дея­тельность, ибо недаром некоторые ценители называют его поэтом любви, конечно христианской. Словом, если бы от нас потребовали немногими словами охарактери­зовать Хомякова, мы назвали бы его великим альтруис­том» 1. Против этого последнего слова можно возражать, можно сомневаться, окончательно ли точно оно выска­зывает Хомякова. Но несомненно, что оно находится в каком-то отношении к истинному слову Хомякова. Пока сохраним его и посмотрим, как оно находит у Хо­мякова все более чистое выражение. Сначала Завитневич

Т. I, кн. I, с. ?ІІІ-ІХ.

1

излагает биографию Хомякова «до половины 30-х годов». Эта полоса отделяется от последующей смертию отца и женитьбой Хомякова. Основная интуиция выражается здесь пока по преимуществу субъективно, в образах творческого воображения. Вот почему, в этом отделе биографии проф. Завитневич рассматривает поэтические произведения Хомякова. Можно было бы охарактеризо­вать этот период как мечту об обществе, основанном на любви. Следующий период, с половины 30-х годов, пред­ставляет как бы антитезис предыдущему. Хомяков по­свящает себя теперь крестьянам и сельскому хозяйству; в душе крестьянина и в строении крестьянской общины он прозревает воплощенным отблеск своей мечты. С этого момента он осознает твердую точку опоры для своей интуиции и тогда обращается к уяснению ее кор­ней. Вот почему, третий период «с конца 30-х и начала 40-х годов» Хомяков начинает усиленным занятием ис­торическими науками. Он открывает для себя двойст­венность всемирной истории. То высшее начало, о кото­ром пел он как поэт и в котором усматривал залог кре­пости крестьянского общества как хозяин, оно ока­зывается теперь высшим началом истории. Но против этого начала в истории, как ранее — в образах поэзии и затем — в крестьянском быте, борется другая сила. Началу «Иранскому», как назвал Хомяков высшее на­чало истории, противостоит разъедающее его материали­стическое начало «Кушитское». После такого открытия Хомяков пытается отыскать и живые центры этих начал в их чистейшем виде. Этими центрами оказываются ис­торически Церковь и романизм, т. е. та коренная сила, которая сделала из Римской церкви общество еретиков и, в своем дальнейшем развитии, породила протестан­тизм. Такова задача богословского периода занятий Хо­мякова. Наконец, высшей и последней в жизни Хомяко­ва деятельностью, прерванной припадком холеры, было уяснение метафизических и гносеологических основ церковности — попытка высказать ту систему теоретиче­ских посылок и последних оснований, которые предпо­лагаются нашею верою в Церковь, т. е. уже заложены в нашем утверждении о возможности и факте существо­вания Церкви. Так, Завитневич возводит нас, вместе с движением биографии Хомякова, к изложению осно-воначал Хомякова, все более и более далекому от слу­чайных искажающих наслоений, т. е. к интуиции любви. Возвращающиеся извивы спирали определяют своею со­вокупностью этот центр ее. На наших глазах личное на­строение и личные свойства Хомякова как бы отделя­