|
В свете таких перспектив представляется разумным обращение к повседневным практикам жизни, в которых разнородное уживается 246 Человек как творец и как творение культуры вопреки теоретическим, моральным, политическим и т. п. дилеммам и оппозициям. Порядок истории и человеческих действий не определяется однозначно рациональными структурами, а реализуется в форме уклада повседневности, характеризующейся собственными масштабами ириг-мами. Общество стремится утвердить как «порядок природы», так и «порядок сердца», и это достигается преобразованием естественной реальности и конституированием искусственной. Устанавливая, что является плохим и хорошим, разумным и неразумным, определяя, когда и как смеяться и плакать, любить и ненавидеть, работать и развлекаться, социум порабощает не только разум, но и душу и тело индивида. В результате нарастают отчуждение, апатия, страх, и именно так изживают себя репрессивные общественные системы. Этот процесс не сводится ни к просвещению, ни к демократизации, а протекает сквозь душу и сердце людей. Речь идет не о каких-то субстанциях или «природе» человека, а об изменчивых исторических образованиях, складывающихся в результате взаимного переплетения и напряжения природных, общественных, коммуникативных структур, образующих мир человеческого бытия. Поэтому непременно должен учитываться подход к повседневности как массовому творчеству форм жизни, как социогенетическому процессу цивилизации, включающему порядок господства и подчинения, воспитания и образования, труда и отдыха. В частности, труды Н. Элиаса, историков школы «Анналов», описывающие изменения фундаментальных структур восприятия, оценки, понимания, а также самодисциплины, сдержанности, дальновидности, предусмотрительности и поведения, речи, манерах, общении, не только раскрывают почву культуры, но и выявляют своеобразные «трансцендентальные» предпосылки жизнедеятельности, на которые философия не обращала должного внимания. В традиционном обществе человекукорененв природный ландшафт среды обитания, в котором маркированы зоны сакрального и обыденного, опасного и безопасного, своего и чужого. Семья, род, деревня, страна — все это по-отечески знакомо, близко и достоверно. Опасное же и необычное вынесены за пределы обжитого, «своего» пространства. Такая разметка пространства выступает своеобразной основой при разработке других масштабов и мер в познании и морали. Модели «логоса», «этноса» и «космоса» строятся по образцам «ойкоса». — 224 —
|