|
Так, благородный рыцарь Ульрих фон Лихтенштейн женат, более того, вполне счастлив в браке, у него четверо детей. Но, по-видимому, дома он появляется только наездами: «И тогда в сопровождении одного слуги я выбрался оттуда и направился к моей милой супруге, которая с радостью приняла меня и была очень рада, что я навестил ее. Там я провел два чудесных дня, утром третьего дня прослушал мессу и попросил Господа, чтобы и в будущем он был милостив к моей чести. Мы нежно распрощались с супругой, и я смело поскакал продолжать мое испытание»[400]. Как кажется, и сама семья считает такой образ жизни вполне естественным. Но если даже какие-то обязательства перед ней и препятствуют светской жизни, их легко обойти. Перекинем мостик в Новое время и обратимся к жизнеописанию одного из крупнейших деятелей Великой Французской революции — Мирабо. Его отец, маркиз, достаточно известный в свете, не в ладах с сыном, однако родительской власти достаточно, чтобы по-своему разрешить его: «Я все-таки упрятал его под замок, хотя все желали, чтобы я предоставил его собственной судьбе». Впрочем, «Маркизу де Мирабо показалось мало навеки заточить старшего сына в тюрьму и добиться заключения госпожи де Монье в приют для падших женщин; он еще потребовал интернировать свою жену и дочь. Госпожу де Мирабо увезли в Лимож, а Луизу де Кабри — в Систерон. Злоба Друга людей [литературный псевдоним Мирабо старшего.—ЕЕ.] была удовлетворена — всего он вытребовал около сорока тайных приказов против своих родных»[401]. Не следует думать, что средневековые нравы были много мягче. Тем более что тогда вообще не было нужды обращаться в королевскую канцелярию для расправы с непокорным домочадцем, вполне достаточно было собственной власти. Светская жизнь протекает вне автономных семейных парцелл больших феодальных «домов». Но если вращение (и мужчины, и женщины) в свете — это и есть основное в реальной повседневности целого сословия, можно утверждать: собственная семья оказывается практически полностью вытесненной из их мира, во всяком случае она остается где-то на далекой его периферии. Супружество не должно быть помехой для того образа жизни, которому следуют при дворах и в рыцарских замках, и это касается не только мужчины. А значит, собственно любви в точном понимании эпохой этого слова. «Супружество,— как гласит уже первый параграф кодекса Андрея Капеллана,— не есть причина к отказу в любви». Все это заставляет обратиться к соотношению понятий брака и любви. Продолжающийся распад патриархальной семьи, разумеется, не означает исчезновения всех ее организационных форм и социальных функций. Известная преемственность сохраняется, но практически всё сохраняемое меняет свое качественное содержание. Кроме того, изменение качества означает и появление новых измерений союза мужчины и женщины. Одним из них является любовь. Мы уже сказали, что это чувство отнюдь не чуждо и человеку глубокой древности, поэтому, конечно же, оно появляется не вдруг. Но вместе с тем важно понимать, что в социуме, где воспроизводство рода принимает форму воспроизводства образа жизни, который закрепляется в социальном статусе ее фигуранта, брак и любовь могут развиваться только по несовпадающим траекториям. По существу, в исходной точке эти материи вообще трансцендентны друг другу, на протяжении тысячелетий они развиваются независимо и только к XX столетию положение меняется. Взаимная любовь становится культурным императивом, и даже там, где явный расчет не может не бросаться в глаза, он оказывается вынужденным рядиться любовью (тем более страстной, чем выше выгода). — 208 —
|