|
Вот, под немолчный стук мечей О сталь щитов и шишаков, Бег обезумевших коней По трупам павших седоков! … Здесь гибель ходит по пятам, Но лучше смерть, чем стыд и срам. Мне пыл сражения милей Вина и всех земных плодов. … С шипеньем кровь по головням Бежит, подобная ручьям...[390] Второй — трубадуру времени, которое хочет жить совсем другим (Люди, слушайте! вылезьте из окопов. После довоюете): Мария! Имя твое я боюсь забыть, как поэт боится забыть Какое-то В муках ночей рожденное слово Величием равное Богу. Тело твое я буду беречь и любить, как солдат, обрубленный войною, ненужный, ничей, бережет свою единственную ногу. Пусть в первом слышится звенящая сталь благородного рыцарского меча, во втором — громыхание «флейты водосточных труб», именно флейте суждено донести «доблесть всякого», и «бледность солюбовного взора», «отсутствие робости» и «терзание любовным помыслом», ревность и «возжелание солюбовных объятий»… Колдовство ритмов, ворожба звуков, магия пластических форм, мистерия скрытого значения слов и сочетаний — вот сфера, в которую сдвигается межгендерный коммуникационный посыл: «Мария — дай!». Хриплый бас и лирический тенор, рубленые топором формы боксера-тяжеловеса и изящество профессионального танцора, казарменная речь и вдохновенное слово поэта — вот полюса восприятия, и не трудно предугадать, к какому из них склонится женщина. Однако — и это один из самых острых и чреватых последствиями парадоксов культуры — результатом предпочтений становится вовсе не воздаяние ее полу, но возвышение гендера, что делает победу — чистой условностью. То есть вещью, не оспариваемой лишь в известной системе этнокультурных координат… и то — только по известным датам. Межполовая коммуникация едва ли не окончательно вытесняется межгендерной. Но что гораздо более важно — парадигма мужского поведения сдвигается от маскулинности в сторону фемининного начала, проще говоря, в сторону упомянутой выше «галантереи». Ведь следствия происходящего сдвига не ограничиваются формированием новых границ допустимого поведения, то есть в конечном счете сферой условного, но затрагивает тонкую настройку глубинных механизмов человеческой психики. Индикатором смещения может служить не только так называемое «смягчение нравов», когда площадная брань сменяется полускрытой насмешкой, оплеуха — пощечиной, животный порыв страсти — томными придыханиями и закатыванием глаз. Поначалу исходная мотивация действия остается тою, которая порождается самой природой, меняется лишь являемая чувствам визави его внешняя форма, но с течением времени сама форма начинает вырабатывать новые рефлексы. Влечение еще продолжает порождаться врожденными признаками пола, но уже требует стимуляции некой искусственной условной символьной формой действий, которыми он обозначает себя. С развитием же и совершенствованием нового рисунка поведения его графика сама становится причиной влечений. А это уже гендерный сдвиг, который затрагивает главным образом мужчину, и направлен он только в сторону противоположного полюса поведенческих реакций. — 200 —
|