|
Как нетрудно заметить, смысловым фоном, на котором становится возможным отождествление гносеологического («сознать себя») и этического, а затем и юридического («сознаться») смыслов одного и того же слова, по-прежнему остается изначальная идентификация «ясного сознания» и «трезвой памяти». Что не лишено, как видим, глубокого смысла. Ведь только в том случае, если Я постоянно помнит о самом себе, вновь и вновь восстанавливая преемственную связь с самим собою — вчерашним, позавчерашним, позапозавчерашним и т.д., то есть неизменно пребывает как равное самому себе сознание — самосознание, вообще возможно какое бы то ни было «вменение» человеку чего бы то ни было. «Вменение» как им самим, так и другими людьми. В этом, едва ли не самом существенном аспекте память решительно противостоит всяким попыткам «манипулировать» ею и, соответственно, всем теоретическим тенденциям «манипулятивного», «операционального» и «орудийно-инструментального» толкования памяти. То, что справедливо для каждого отдельного человека, в данном случае справедливо и для всех людей вместе — для семьи и рода, племени и народа, для человеческой культуры вообще. Память о прошлом — это не только воспоминание о былых подвигах и победах, о героических свершениях народа и его полководцев. Это также и памятование о неудачах и невзгодах, ошибках и заблуждениях, то есть совестливая память. Как «из песни слова не выкинешь», не устранить из народной памяти и грустных, и печальных, и трагических событий, которые довелось пережить, претерпеть и вынести народу на протяжении его многовековой истории. Ибо и для жизни целого народа справедливо то, что мы говорим применительно к отдельным людям: «Жизнь прожить — не поле перейти». И точно так же, как обречены на неудачу все попытки «изъять» из памяти отдельного человека те или иные воспоминания, коль скоро он остается человеком (а не превратился, скажем, в манкурта), оказываются в конечном итоге безуспешными и попытки «укоротить» память народа, коль скоро он остается народом (не превращен в безликое скопище манкуртов). Ведь память народа, как и отдельного индивида, едина и неделима, как едино и неделимо его самосознание. Альтернативой такого единства самосознания (если это допустимо называть альтернативой) может быть лишь его раздвоение, растроение, расчетверение и т.д., то есть распад — состояние, известное в психопатологии как остро болезненное. Так выглядит соотношение памяти, самосознания и культуры в свете нравственно-философского осмысления легенды о манкурте, художественно возрожденной Чингизом Айтматовым. — 138 —
|