|
А в качестве вновь и вновь повторяемого событие, случившееся однажды, обнаруживает свою более-чем-врёменную природу. Это уже событие, связующее «вчера», «сегодня» и «завтра», то есть событие, делающее возможным не только «связь времен», но саму эту временность. Ибо основой временности является связь его структурно различных моментов — прошлого, настоящего и будущего. Условием возможности временного оказывается, таким образом, нечто пребывающее, не-врёменное: то, что выходит за рамки временных моментов. В культуре таким пребывающе-связующим основанием временности, выходящим за ее пределы, и является память культуры. В эмпирической же истории, развертывающейся «на фоне» этой культуры и заимствующей из нее свои смыслы, такими пребывающе-связующими элементами, обеспечивающими сопряженность различных моментов, являются смыслополагающие, смыслоутверждающие события. Их суть — в восстановлении этической иерархии ценностей, ориентируясь на которую человек только и может оставаться человеком. Что же касается «Бога-Завтра», то он возможен — согласно этой основной предпосылке автора «Плахи», о которой он напоминает каждый раз, когда говорит о том, кто «послан был на землю для участи ужасной и трагической, как вечный пример и укор людям» [1], — лишь как продолжающееся в человеческой истории осуществление вышеупомянутого «бесконечного толчка». Вспомним слова (сказанные Ч. Айтматовым уже от себя), которые соединяют вагонную «плаху» Авдия Каллистратова с Голгофой Иисуса Назарянина: «Поистине нет предела парадоксам Господним... Ведь был уже однажды в истории случай — тоже чудак один галилейский возомнил о себе настолько, что не поступился парой фраз и решился жизни. И оттого, разумеется, пришел ему конец. А люди, хотя с тех пор прошла уже одна тысяча девятьсот пятьдесят лет, все не могут опомниться — все обсуждают, все спорят и сокрушаются, как и что тогда получилось и как могло такое произойти. И всякий раз им кажется, что случилось это буквально вчера — настолько свежо потрясение. И всякое поколение — а сколько их с тех пор народилось, и не счесть — заново спохватывается и заявляет, что, будь они в тот день, в тот час на Лысой горе, они ни в коем случае не допустили бы расправы над тем галилеянином. Вот ведь как им теперь кажется. И кто мог тогда предположить, что дело так обернется, что все забудется в веках, но только не этот день» [2]. 1 Айтматов Ч. Плаха. С. 168. 2 Там же. С. 135. Вот она — культуротворческая и в своей избирательности роль человеческой (совестливой) памяти, вновь и вновь возвращающей людей к событиям, которые взывают к раскаянию, покаянию. И не то здесь удивительно, что для многих (увы! — слишком многих) такое покаяние в лучшем случае оказывается чисто ритуальным, словесным, а зачастую и просто демагогическим жестом. Но то, что неизменно в каждом поколении вновь и вновь появляются люди, для которых такое покаяние выливается в акт действительного реального, фактического повторения «мистерии Голгофы». И что именно они (а не те, кто отделывался от необходимости принять его всерьез фразами, отвечающими тому или иному модному умонастроению) в конце концов остаются в памяти людей как образцы истинной человечности. — 141 —
|