|
Эйзенштейн совершенно определенно высказывается по поводу мнения о том, что «условному», конструктивному» театру Мейерхольда не требуется перевоплощения в образ, «заскакивать» в образ. Сам, относя себя к школе Мейерхольда, он замечает, что прежде чем планировать и выстраивать мизансцену, актер или режиссер этого направления «успел мгновенно воплотиться в образ», но это процесс «вхождения в образ, перевоплощения и переживания кажется столь самопонятным, неизбежным, не заслуживающим внимания и остановки, что этот мастер, толкуя о сценическом построении, о нем (перевоплощении - Е.Б.) совсем и не думает...». У него у самого этот процесс сведен в минимум, во вспышку. Он вспоминает годами вырабатывавшуюся способность «заскакивать» в образ и «выскакивать» из него. Тренаж на предельную быстроту этого процесса. В отличие от школы «внешней формы» Мейерхольда театр «переживания» («нутра») Станиславского, по мнению Эйзенштейна, «грешил» «переживальческим» перевоплощением, надолго «застревая» в образе и задерживаясь «выскочить» из него, чтобы работать над внешней формой (2). Перевоплощение необходимо и режиссеру. «Разве каждый из нас, режиссеров, не должен беспрестанно «вскальзывать» и «выскальзывать» обратно не только в отдельные образы, которые играют его артисты, но и в саму индивидуальность самих артистов, без чего он не может помочь им в сложном процессе взаимного «пронизывания» персонажа-исполнителя и исполнителем-персонажем, не говоря уже о том, что вне этой способности режиссеру вообще немыслимо было бы перелагать задачи драмы в цепь конкретных поступков реальных действующих лиц» (3). Полное перевоплощение в образ бывает на грани психопаталогии. Режиссер Абель Ганс уверял Эйзенштейна, что играя в одном из своих фильмов Христа во время его «распинания» он так проникся экстазом, что стал вещать на древнееврейском языке. Как говорят французы, хотите верьте, хотите нет. Может быть, в режиссерской игре такое и возможно, но, полагает Эйзенштейн, ни один уважающий себя актер никогда не станет «так себя расходовать». Вспоминает он также, как в Алма-Ате на роль Пимена в «Иване Грозном» у него пробовался Пудовкин. Он так проникся ощущением восьмидесятитрехлетней старости, что, будучи сам Цветущего здоровья, внезапно «свернулся с катушек» перед съемочной камерой от сердечного приступа. В страшной «Исповеди глупца» психически заболевающий автор швед Стринберг ощущает себя физически нераздельно с остальными членами семьи, с мебелью, с обстановкой. Со стенами. Сам Эйзенштейн делает удивительное признание. Он считает, что идет дальше Стринберга: «Я чувствую себя (чувствовал себя?) физически одним с воображаемыми призраками мыслей, как у Пера Гюнта, недодуманными, недоизложенными, недовыговоренными, недозаписанными... Я медленно прохожу между этими незримыми обитателями моего дома, они стоят между книгами. Их много. Царство нерожденных» (4). — 124 —
|