Искусство как вид знания. Избранные труды по философии культуры

Мы выйдем, таким образом, из названных затруднений, лишь со­блюдая все необходимые различения в деятельности мышления по его предметной направленности. Установление этих различений должно быть вместе установлением и различением языковых форм. Каждая выступит со своим специфическим содержанием, и язык предстанет

м Ср.: Humboldt Wy. Ueb. d. Entstehen... // Humboldt W.v. Gesammelte Wferke. Bd. III. S. 296.

43 Кат I. Kritik dcr rcincn Vemunn. B. § 24. S. 110.

1

перед нами не как симплифицированное противопоставление отвле­ченных понятий форм и содержания, а как сложная структурная сис­тема форм. «Содержание» в ней, равным образом, не должно рассмат­риваться только как какая-то мертвенная масса; сами формы могут выступить как содержание по отношению к другим формам, - их вза­имоотношение и иерархия в системе раскроют их действительную роль и значение. В этом пункте — Аристотель, а не Кант!

Чтобы понять Гумбольдта, надо поставить перед собою тот же пред­мет, который стоял перед ним, и следить за мыслью Гумбольдта, гля­дя на этот предмет, уточняя терминологию там, где она у Гумбольдта приблизительна, и самостоятельно пополняя то, что упущено им, по ланным, доставляемым самим предметом. — Совершенно ясно, что, пока мы воспринимаем синтетическую форму только в ее чувственных признаках, мы имеем дело с формою внешнею. Устанавливаем ли мы наличность определенного синтаксического феномена по некоторо­му звуковому тожеству (сын-у, друг-у, стол-у,...) или по признанию в нем индекса закономерного морфологического образования (сын-у, мор-ю, вод-е,...), поскольку само тожество или единство трактуются как моменты воспринимаемые, мы будем говорить о внешних формах, независимо от того, как изъясняется роль интеллектуального фактора в их образовании. Самый вопрос об этих формах, как отношениях, со­четаниях, или качествах, даже не есть вопрос науки о языке, а есть об­щий психологический вопрос. Но лишь только мы в данных звуковых элементах или комплексах, несмотря на различие самих дат (-у, -е, -и...), признаем некоторое идеальное морфологическое единство, мы тем самым признаем наличие в языке и некоторой синтаксической «нор­мы» (в смысле, скажем, Фосслера), т.е. некоторой идеальной основы для разнообразия исторических данных рассматриваемого языка. Если мы, сверх того, признаем, что синтаксическое оформление языка, ка­кие бы эмпирические формы оно ни принимало в разных языках, -есть необходимый момент в самой структуре языка как такого, языка вообще, и будем его рассматривать независимо от какого бы то ни было чувственного индекса, в его идее, мы будем иметь дело ни с чем иным, как с идеальными синтаксическими формами. Не являются ли именно эти идеальные формы подлинными синтаксическими формами, для которых те чувственные - именно только «индексы», и нельзя ли их назвать внутренними формами языка?