|
В такой капитуляции нет ничего оскорбительного. Это по‑настоящему приятный момент, как будто сейчас из‑за облака появится солнце и осветит площадь, как часто бывает во Флоренции даже зимой. Поскольку невидимый барьер преодолен, он осмеливается перейти на привычную форму общения: – Ti va un caffe?[75] – Perche no?[76] Их первая чашка кофе – крепкая и сладкая, как рукопожатие или обещание. Она очень смешная, думает он, и полна сюрпризов, а доктор Постильоне не тот человек, которого легко удивляют молодые женщины: – Arr?tez cet homme. Il a vole mon parapluie, – эта фраза опять слетает с его губ, принося за собой улыбку. – Это фраза из учебника французской грамматике, – объясняет она. – Это все, что я вспомнила, когда вы заговорили со мной по‑французски. Я много раз убеждалась, что это очень полезная фраза. – Как это? Она рассказывает ему историю о поезде, и об американках, и о замечательном ужине. – Удивительно. Мне самому никогда особенно не нравились французы, но они действительно любят поесть, этого нельзя отрицать. В разговоре наступает пауза, и доктор заказывает еще две чашки кофе. – И так, вы прибыли в Италию, когда нам понадобилась помощь. – Да. Я реставратор книг. И я подумала, что смогу сделать что‑то полезное. – И вы нашли подходящее жилье? – Не совсем. На самом деле мне, по всей видимости, придется скоро уехать. Пансион, где я живу, слишком дорогой, и мне больше некуда пойти у меня есть друзья, но я не знаю, как с ними связаться. К тому же, я давно с ними не виделась. – Я уверен, что ваши коллеги помогут вам устроится. У Татти достаточно денег. Она пожимает плечами. – А тот умник, которому Вы переводили? Только американец мог додуматься сушить книги в табачных амбарах. Влиятельный, надо полагать. По ее реакции он догадывается, что что‑то произошло между ними. Она дотрагивается до скулы кончиком пальца и слеша оттягивает кожу вниз, обнажая белок глаза: – Он и вполовину не так умен, как пытается показать. Начать с того, что он ничего не смыслит в реставрации книг, и идея использовать табачные амбары принадлежит не ему, а шоферу. Так что лавры принадлежат шоферу. Доктор Постильоне добавляет в кофе сахар и размешивает его. – Эту ошибку необходимо исправить. Она опять пожимает плечами: – Non vale il репе. В любых отношениях есть решающий момент, часто незначительный, но который на самом деле определяет будущее, как камень или упавшее в горах дерево определяет русло реки. Сейчас именно такой момент. Она краснеет – но не так, как если кровь постепенно приливает к лицу и шее, нет, краска резко заливает все лицо, будто кто‑то опрокинул ей на голову ведро киновари, столько краски, сколько хватило бы для написания огромного полотна Тициана. Доктор Постильоне много раз видел, как краснеют, но ничего подобного ему наблюдать не приходилось. Он смотрит в сторону, в свою чашку, в окно на группу школьников, следующих за священником через площадь. Он не может не улыбнуться на этот маленький неожиданный лингвистический ляпсус, допущенный той, кто так гордится своим итальянским, на зияющую дыру в ее лингвистической броне. Она опять удивила его, и впервые за многие годы он не знает, что сказать, словно он один из тех школьников, что приближаются к кафе. — 51 —
|