|
— Наведайся завтра к Бобрихе, попримечай, — посоветовал Тимка. И Ванька понял его с полуслова. Не сговариваясь, они подумали об одном, сошлись в тайных подозрениях. — А может, тебе зайти? Ведь меня она ненавидит, как врага народа. Поди, на порог не пустит, — высказал опасение Ванька. — Не пустит — сам зайдёшь. Но именно тебе показать надо, что ты всё разгадал, чтоб она хвост прижала, присекла свои каверзы, — рассудил Тимка. И с ним трудно было не согласиться. Наутро Ванька проснулся с мыслью, какое бы придумать заделье, чтобы без подозрений сходить к Бобрихе. Он вспомнил, что вчера у матери, страдавшей почечно-каменной болезнью, опять был приступ. Об её давней маете знали в селе многие. Знала и Бобриха, к которой мать не раз обращалась за помощью. “Пойду-ка попрошу травок для матери, — решил Ванька. — И благородно со стороны сына, и врать особо не надо…” Собак Бобриха сроду не держала, калитка была не заперта, и во двор Ванька проник спокойно. Однако в ограде никого не было. Тогда он поднялся на крылечко, шагнул в приоткрытые сенцы и постучал в дверь избы. На стук никто не ответил. Ванька дёрнул за скобку — дверь отворилась. И сразу же перед его взглядом предстала многозначительная картина. На кровати в одежде лежала на боку Бобриха, прикрыв ноги фуфайкой. Голова её была укутана чёртой шалью, из-под которой ещё виднелся белый платок. Но главное, на что обратил внимание Ванька, — под глазом старухи сиял бобовым отливом огромный синяк, а переносицу пересекал струпчатый припухший рубец. “Всё ясно, не зря, видать, на неё грешили, получила своё”, — подумал он не без злорадства. Старуха ничего не сказала в ответ на сдержанное приветствие раннего гостя, а только повела своим тяжёлым взглядом, обнажив красноватое глазное яблоко над синяком, и вздохнула. — С просьбой я, Аграфена Никитична, — выложил Ванька заготовленную фразу. — Мать снова почками мается. Может бы травы какой дали? — Ох-ох-ох, — застонала Бобриха, прикрыв глаза. — Вишь, какая я нонче фершалица? Вот поднимусь, сделаю ей составного снадобья, а покуда пусть попьёт льняного отвару да муравы этой, птичьей гречишки, что у дорог растёт. И старуха заворочалась, повернулась на спину, подняла глаза к потолку, давая понять, что разговор окончен. Ванька ещё помешкал немного, думая, как бы ловчее спросить насчёт нездоровья, и вдруг непроизвольно сочувственным тоном спросил: — Простите, что я не ко времени… Может, помочь чем? — Помощник нашёлся… — вздохнула бабка, не глядя на гостя. — Сама оклемаюсь помаленьку, примочек поделаю… Свиньюшонка эта непутёвая… Третьево дни понесла ей пойло, она как ширнёт меня, я подскользнулась — да об корыто это щелястое… Аж мительки в глазах… Сгоряча-то я огрела её поленом, а потом сама еле доползла до избы… Теперь вот лежу тут, а свинья который день в бегах, по селу рыщет голодная… Скажи хоть Стюрке, пусть пригонит её да мне по дому что поможет… — 240 —
|