|
— Да каки тут лекарства, сынок? Душа болит. А душу пилюлями не излечишь. Зовёт она меня… — Кто? — Да мать. — Как это “зовёт”? — Обыкновенно. Вот сплю я на печке — вдруг среди ночи просыпаюсь в тревоге, ровно кто под бок меня ширнул, и чувствую неодолимую тягу взглянуть из-за трубы на оградное окно. Потянусь, гляну — а там уж она, маячит в окне, бледная, худая, смурная, с открытыми недвижными глазами (будто не сам я закрыл ей глаза), и машет мне призывно рукой, выходи, дескать, жду, к тебе пришла. Ну, я дождевик или фуфайку на плечи — и в ограду. А она уже вот здесь, сидит на козлах с краешку. И я сажусь рядом. Начинаем беседовать… — Ну, и о чём она… — Я ж говорю: зовёт к себе. Скучно ей там, видать, одной-то. Я другой раз уж думаю: а может, мне и вправду пора — долой со двора? — Ну, что ты заладил, ей-богу! — всплеснул руками отчаявшийся вразумить родителя Куприян. Как ни старался он, никакие уговоры и увещевания не помогали. Пробовал даже ругаться на отца, и стыдил его, и корил — тоже всё бесполезно. Филат вроде бы и понимал сына, порой давал туманные обещания “образумиться”, но сам продолжал ходить на ночные свидания с покойницей. А когда ему стало совсем невмоготу от преследований, скандалов и нравоучений, нанялся он сторожить избушку седьмой бригады, полевой стан по-нынешнему, где косцы и метчики оставляли технику, инвентарь, иногда — лошадей. Домой приходил только изредка, днём, чтобы взять нехитрой еды, помыться в бане, а ночевал больше там, в бригадной избушке, в семи верстах от села, среди хлебов, лесов и волчьих логов. Ночевал чаще всего один, у колхозников седьмой бригады не были приняты ночёвки в поле — семь вёрст до дому не считались расстоянием. Когда в сумерках скрывалась за косогором последняя телега, Филат чувствовал облегчение и даже что-то вроде радости: теперь уж никто не мешал ему беседовать со страшным, но таким притягательным призраком, прилетавшим к нему и сюда, в неближние леса, чуть не каждую ночь. А если всё же случалось, что кто-то из трактористов или метчиков оставался ночевать на полевом стане, то, наслышанный о странностях Филата, спать уходил на сарай, оставляя старика в избушке одного со своими причудами — ночными бдениями и беседами с невидимкой. Однажды довелось ночевать и мне на том бригадном стане. Я тогда дёргал верёвочку (так называлась работа копнильщика) на “Коммунаре” у комбайнёра Прокопия Жданова, человека на редкость добродушного и неунывающего, самым сердитым ругательством которого было — “ёшь твою в роги”. Естественно — таковым было и прозвище. — 243 —
|