|
Она говорит неспешно, раздумчиво. И всё же я улавливаю в её словах укоризну, вот-де я… от тебя завишу… а ты… её слова заставляют меня размышлять, давать самому себе отчёт за прожитую жизнь… И ей… — Не мы — жизни, вы — живущие, ты — виноваты в наших преждевременных разлуках… Я смотрю на приближающиеся Пиринеи, вижу португальский мыс Рока, долину реки Тэжу, Лиссабон и сухие горы вдали, так похожие на нашу Хакасию. Стрелы корабельных трасс нацелены на Лиссабон, как магнитные линии на полюс Земли… — Ты сказала, мы расстаёмся надолго… Разве мы встретимся когда-нибудь? — Я повторно задаю ей этот вопрос, я повторяюсь, но она ведь не ответила мне на него, и это, должно быть, чуточку больше интересует меня, чем всё другое сейчас. Это же что-то вроде “быть или не быть?” — Ведь если мы встретимся, значит, есть Бог? Она отвечает сразу, будто ждала этого вопроса и будто заранее приготовила ответ на него: — Скажи мне, чем идея Бога лучше, выше, оригинальнее, чем идея Человека? — Она умолкла, даёт мне время на размышления… — Ты мыслишь. Ты познаёшь мир. Ты преобразуешь его, да ещё как! Вон — земная природа уже страждет от тебя… Чего тебе ещё надо? Чем ты не Бог? Тем, что бесконечно глуп? Дай-ка человеку за плечи бесконечность во времени… Мы летим над землёй, над океаном, летим медленно, очень медленно, но мне так хорошо, что этот неспешный полёт совсем не докука, а глубокая, совершенная, абсолютная радость, какой у меня никогда прежде в помине не было. Наш разговор для меня, как и его смысл, не безусловная цель, не нечто, без чего я не смогу лететь сейчас… Мне, пожалуй, интереснее, чем наша беседа, Средиземное море, которое проглядывает в лёгкой затуманенности за Атласскими горами, за Гибралтарской вершиной, за древними Столбами Геракла. Сквозь серебристую кудельку перистых облаков далеко на юге вздымается острый вулканический пик — Тенериф… — Вулкан Тейде, — говорит жизнь. — Ты не знал… — Знал… — Ты много знал. Жаль, ты всё хранил в себе. Ты был скрытен и ленив. Ты бы мог больше рассказывать людям. Не сумел, не захотел. Всё откладывал на потом… Меня чувствительно укололо прошедшее время глаголов: “был”, “не сумел”. Однако боль укола проходит сразу же. И я молчу, не знаю, что тут ей сказать. Да к тому же — мне так славно, так ладно — мирово, говорили мои ребятишки… Должно быть, отпустила головная боль, порождённая гипертонией, мучившая меня с вечера… Мне легко и безмятежно, как в детских снах, в далёких, в которых тоже летал, но не так, как теперь, а приземлённее, ниже, над самой травой, по-над домами, над улицей… — 75 —
|