|
И опять долгая-долгая пауза… Интересно, хоть какие-нибудь станции засекли мой пролёт в космическом пространстве? Вот — летит искорка. Чего? Жаль. Жаль. — Я… Не хочу… расставаться с тобой… Я люблю тебя, жизнь… — Поздно, Паша, поздно… У тебя остановилось сердце… Ты сам виноват в этом… А утверждаешь, что любишь меня… — Она горько и больно улыбнулась, отчего горько и больно стало и мне. — Ты всегда слишком сильно болел за всех, всё норовил головой прошибить стенку, а стенка-то стена, а стена-то — китайская… — Но ведь я не мог по-другому… — Не мог… Она вновь смолкает, и пауза длится долго, мне время предоставлено всё вспомнить, всё, что ставится мне вот сейчас в вину, в упрёк, в заслугу… — Люди сами виноваты в своих несчастьях… Сами виноваты. Мы сами виноваты во всех наших бедах… Жизнь снова смолкает. Молчу и я. Под нами лазоревые светятся туманы. Земля теряется в них. И уже уплывают Пиринеи за размытое полукружие горизонта… Где-то впереди, далеко-далеко, на востоке, может быть, там, где мой Енисей, я вижу чёрную стену. Там — граница света и тьмы. Над беспросветностью тьмы, высоко, горят знойные звёзды — чьи-то маяки во Вселенной…» Вот и весь рассказ учителя-пенсионера из глухой деревеньки Тишина таёжного района. Сколько раз я перечитывал Павлово письмо, перелистывал, пересматривал, и каждый раз слышался мне в рассказе Павла Андреевича тихий укор в мой адрес: он, сельский мыслитель, всю жизнь помнил обо мне, ибо мы вместе с ним встретили утро жизни, а вот я о нём напрочь забыл. Что мы когда-то с кем-то из детского садика в тайгу сбежали из чувства протеста за содеянную по отношению к нам несправедливость, — это я помнил, а вот что со мной был ещё и Пашка Тишин, голову на отсечение — не помню, забыл. Тоскливо… И ещё. К письму Павла на отдельном листке приложены были стихи. Мне определённо показалось, что они прямое продолжение его рассказа. Наверно, именно поэтому я и решил приложить их тут, к тишинскому посланию. Вот они. Окончен бал… Всё выпито и спето… Теперь в полёт! Иные ждут края. Там нет ни зим, ни весен — Вечно лето, И вечно юность, Молодость моя. Окончен бал… Трезвея, вижу ясно: Дни зла. Дни радостей — Все были хороши… И кажется, что Не невероятно Безумное бессмертие души… Что предо мною? Что за мною? Вечность? А я в ней лишь единственный фотон, Бессмысленно попавший в бесконечность? Что было до? И что придёт потом? Неведомо, незнаемо, незримо… Как метеор в ночи, Мелькнул — и нет! Немое время мчит неудержимо, Ткёт кружева орбитами планет… — 77 —
|