|
— Я?! Я заставляю писать не то, что думают? — Конечно. Вот Клава и написала тебе… — Трудная девочка, неискренняя, хитрая! — Да? А по-моему, она молодец. Ты хотела бы, чтобы она жаловалась тебе на родную мать? Это понравилось бы тебе больше? И нечего давать им такие сочинения, нечего лезть им в душу! Вот и у них в доме назревал скандал! Елена Васильевна тихим голосом попросила мужа выбирать выражения, ко Алексей Алексеевич не только не извинился, а вдобавок прошелся насчет привычки словесников давать сочинения типа «За что я люблю Маяковского». А может, ученик и не любит его вовсе? — Так и напиши: «Не люблю!» — «Так и напиши»… Напиши, — а потом полгода объясняйся с тобой! Каштанова ничего не ответила. Может быть, Алексей прав? Она долго думала об этом и решила, что все-таки права она. Ну и пусть Клава Киреева писала неискренне, пусть! Но в ту минуту, когда она писала, она и вправду немножко верила, что станет лучше… Каштанова сказала об этом мужу, тот ответил: — Даже если и так, то это ведь на одно мгновение! — А разве мгновение ничего не стоит? — произнесла Елена Васильевна фразу, которая потом много раз звучала в их доме, потому что Каштанов сразу повторил ее, потом повторял на многие лады, потом встал, волнуясь, и забегал по комнате. — Алена, — сказал он, — Алена, ты сама-то хоть понимаешь, что ты сейчас изобрела? — А что? — спросила Каштанова испуганно. — Я опять не права? — Ты права, права, права, тысячу раз права! Ты и представить себе не можешь, как ты права! Ты нашла вез то, чего мне не хватало, о чем я день и ночь думаю. — Не знаю, чего там я нашла… А Тамара Петровна все больше и больше тревожилась из-за дочери. Она всматривалась в Клаву, вслушивалась в ее голос, так легко переходивший в визг, вглядывалась в ненавидящие глаза и старалась понять: откуда взялся в ее доме этот совершенно чужой человек? Уже давно Тамара Петровна постоянно слышала внутренний укоряющий голос или, вернее, голос возможного укора со стороны знакомых или незнакомых ей людей: «Что же вы за дочерью плохо смотрели, Тамара Петровна?» Она отвечала этому голосу: «Я за ней смотрела! Я ей ничего не спускала! Я всюду ходила — ив школу, и всюду! Я не виновата!» — и вновь набрасывалась она на Клаву, чтобы не быть ни перед кем виноватой, не чувствовать себя виноватой, чтобы нашлось у нее оправдание, если когда-нибудь внутренний, тайный голос превратится в явный, реальный например, в голос прокурора или судьи… — 64 —
|