|
Я раб, как прежде, только твой. И только музыкант наказан, Ушедший в ноты с головой. * * * На черном чем-то чист, чернильный, и чернота, как чирьи черта. Чернит, чурбан, чертя, иль чётки ч?стит, чувствуя червероного. Чью честь чинил, чудак? Чем чистота чахоточнее – чаще челн черпает чугун. Час! чу… и чада чары. Чум чумы чадит. * * * Подержать бы еще Солнышко в руках, Поносить еще пушиночку мою… Как она меня целует каждый раз, Что с земли ее легко я подниму. Это самый долгожданный поцелуй, Вижу я, что любит милая меня. Но надолго разлучила нас судьба: Мать ее встречаться вовсе не велит. Как заперли пташку в клетке во стальной, И грустит, и тихо плачется она. Соберу я эти слезы, иссушу, Я веселых птичке песен напою! Скоро ль парой с нею снова полетим? Не забыла ли платочек вышить мне? * * * Прости, если я молчалив – Телефонную трубку ласкать не умею. Мне странно, что я еще жив, И люблю, и твои меня губы греют. И так удивительно мне, Что я не ворую ни жён, ни любимых, Что в этой волшебной стране Немножко неловко без прежнего грима. И ты не права, не права: При встречах беседуем мы оживленно, И льются простые слова Из глаз моих карих в каре-зеленые. * * * На музыку В Ленинграде радуга взошла, Милая моя опять ушла. Растворилась снова птичка вдалеке, — 60 —
|