Маски иллюминатов

Бэбкок с трудом сдерживался.

— Вы месяцами изводили и обманывали меня. Вы заставили меня пережить ужасы, которые едва не лишили меня рассудка. Вы… вы… да вы просто негодяй!

— Вы пришли к нам в поисках просветления, — сказал Кроули, — вот вы его и получаете. Неужели вы думали, что. Истина прибежит к вам по первому зову, словно верный пес? Разве буквы I.N.R.I. не предупредили вас о цене алхимического превращения? Разве вы не знали с самого начала, что вам придется сразиться со всеми вашими страхами?

— И все‑таки вы не станете отрицать, что были жестоки по отношению к этому молодому человеку, — спокойно заметил Эйнштейн.

— Жесток? — переспросил Кроули и расхохотался. — Отрицать? Дорогой Альберт, да я настаиваю на этом! Я жесток, ибо я и есть огонь очищающий.

— Вы богохульствуете, пытаясь оправдать свои садистские наклонности, — возмутился Бэбкок. — Вы мне отвратительны.

— Ага, — сказал Кроули, разливая шампанское по бокалам, — я вижу, в вас все еще есть боевой дух. Мне это нравится. Возможно, когда‑нибудь вас будут вспоминать как одного из любимых учеников Кроули. Сказано ведь: кого Бог любит, того наказывает.

— Еще богохульство, — промычал Бэбкок.

— Еще шампанского, — сказал Джойс. — Я свое уже выпил.

— Насколько я понимаю, — сказал Эйнштейн, сосредоточенно разглядывая малиново‑красный огонек в своей трубке, — ваш план посвящения сэра Джона предполагает определенный финал. Надеюсь, мы не разрушили его тем, что преждевременно объяснили сэру Джону ваши фокусы.

— Выпейте еще шампанского, — предложил Кроули Бэбкоку, наполняя его бокал. — Этот спектакль закончится именно так, как я планировал, с той лишь разницей, что вместо одного кандидата будет три.

В комнате повисло молчание.

Сердце: тук, тук, тук.

Первым обрел дар речи Джойс.

— Три, — переспросил он. — Я чую в этом какой‑то подвох.

Эйнштейн вяло поинтересовался:

— Вы тоже слышите это странное жужжание?

Все посмотрели на Кроули, потом друг на друга.

— Удивительно, — сказал Джойс. — На какой‑то миг мне вдруг показалось, что я понял Платона. Как будто движущийся во времени и пространстве образ замер, и я увидел мировую линию в четырех измерениях, вечную и неподвижную. Ничего себе! Великая мутная река сознания будто застыла.

— Странный звук, — снова сказал Эйнштейн, — как будто жужжат миллионы пчел…

— А я вот не слышу никакого жужжания, — спокойно заметил Джойс. — Бэбкок, с вами все в порядке? Вы что‑то позеленели.