|
«А можете ли вы, почтеннейшая Вероника Павловна, привесть пример какого-нибудь уже существующего глобального обобщения, но составленного всего из нескольких слов?», - поинтересовался путешественник. «Отчего же, вот вам и весьма расхожий пример некоего глобального обобщения и претендующего на окончательную истину. Взять, например, расхожее утверждение «бог — это любовь». Возможно, бог, действительно, являет собой нечто, что можем обозначить словом «любовь». Тогда нам придётся столкнуться с тем, что в контекст этого слова входят и те нечеловеческие условия жизни, в которых существуют миллионы людей на Земле, и массовые убийства, войны, катастрофы, и многое другое, то есть расширить само понять «любовь» на множество самых противоречивых деяний, при этом сознавшись, что в большинстве случаев у нас просто не хватает вкуса, дабы оценить, что всё это — действительно любовь. С другой стороны, зачем кастрировать бога? Лишать его ярости, гнева, презрения, скуки, стыда и многого другого?» «Как поучительно услышать эдакий пример!», - восхитился Лебедько: «Слушая вас, щупаешь, так сказать, самое ядро дела». Розова просияла: «Вот-вот. В связи с этим вы, наверное, поняли, что умение обесценивать различные глобальные обобщения, а особенно, морально-нравственные императивы о том, как должно жить, может стать одним из необходимейших навыков для освобождения духа из тисков репрессивных дискурсов». При этих словах хозяйка поднялась с кресел, подошла к окну, в которое врывался слепящий солнечный свет, и завесила его шторой. Образовавшийся таким образом полумрак ещё более усугубил действие двух атмосфер, сошедшихся вместе в квартире Вероники Павловны: атмосфера конспиративной явки с одной стороны, и атмосфера ритуального мистического посвящения с другой. Сама Розова, воротившись к столу, явила на лице своём выражение некоего волнения, будто бы предстояло ей, действительно, открыть какую-то страшную тайну. Немного помедлив, хозяйка дала такой оборот своей речи: «Вы, верно, много времени обсуждали с Алексеем Всеволодовичем Закауловым знаменитую триаду Реальное — Воображаемое — Символическое?» Владислав Евгеньевич многозначительно кивнул. «Тогда я не буду возвращаться к подробному её описанию, хотя и вынуждена несколько времени говорить о Символическом. Как вы уже знаете, ещё во внутриутробном развитии человек попадает под влияние речевого поля других людей, которые как-то выражают своё отношение к его появлению на свет и решительно чего-то уже ждут от него. Речь других людей — речь Другого и формирует Символическое субъекта. В результате, наше бессознательное структурировано как язык, причём именно как язык Другого, то, что мы желаем — всегда желание Другого. Отчуждение человека от своей подлинной сущности, от своего Желания, начавшееся с идентификации с зеркальным двойником в стадии Воображаемого усугубляется по мере вхождения субъекта в поле речи Другого в стадии Символического. Мы видим, что отчуждение всё более и более нарастает и даже может вызвать запоздалый протест, однако же, этот протест безнадёжен: положение ребёнка перед лицом ожидания Другого, определяется, как вам известно, метафорой «кошелёк или жизнь» - эта ситуация вынужденного выбора: субъект либо откажется от удовлетворения своего Желания, то есть отдаст «кошелёк», и тогда он сможет продолжить жизнь как член того или иного культурного сообщества, либо он не отдаст «кошелька», но тогда будет исторгнут из общественной жизни, превратившись в аутиста или психотика». — 94 —
|